Интервьюировать Виктора Сухорукова – одно удовольствие. Когда он отвечает на вопросы, иногда это крик и невероятная жестикуляция, иногда почти поэзия, а чаще всего – просто исповедь человека, которому есть что скрывать, но он этого не делает принципиально. Не хочет. Виктор Сухоруков откровенно делит свою творческую и нетворческую жизнь на три этапа: орехово-зуевское детство; фантастическим образом сбывшаяся мечта стать актером – этап загульный, безрольный; и Сухоруков сегодняшний – успешный, востребованный, всеобщий любимец в зените славы. Сейчас в это трудно поверить, но факт: дебютировав в большом кино в 38 лет, Виктор сегодня стал чуть ли не самой харизматической личностью нашего кинематографа, с диапазоном ролей от бритоголовых отморозков («Брат» и «Брат-2», «Антикиллер», «Жмурки») до всероссийского императора («Бедный, бедный Павел»), двух генсеков ЦК КПСС, настоятеля монастыря отца Филарета («Остров»)…
Виктор Сухоруков не любит путешествовать, но профессия его заставляет
У Виктора Сухорукова целый фейерверк желаний, мечтаний, принципов. Например, больше всего обожает репетировать, играть на сцене, сниматься в хорошем кино. А вот отдыхать, путешествовать – не любит вовсе. «Наотдыхался, – говорит, – насиделся без работы – хватит! За границу так вообще никогда не тянуло…» Россия – другое дело, ее, по собственному признанию, он объездил вдоль и поперек. С премьерами, творческими встречами, антрепризами. «Куда только судьба не забрасывала, – говорит Виктор Иванович, – от Нарьян-Мара до Находки. Обожаю провинцию – маленькие города, деревни, села. Я же сам оттуда родом – из Орехово-Зуева. Я там свой, родной, и вокруг все до боли, до печенок родное! А люди там – просто золотые…»
И еще мне очень нравится его фраза, сказанная о самом себе в порыве таких вот откровений: «Я за эти мои прожитые годы мог умереть раз восемь, сгинуть раз пятьдесят, сгореть раз шесть, спиться раз восемьдесят, развалиться как труха, как гнилой пенек раз двести, а я сижу перед вами молодой, здоровый, красивый, талантливый Сухоруков, как цветущий букет для Софи Лорен».
– Виктор Иванович, почему Виктор Сухоруков на экране – рекордсмен по числу сыгранных негодяев и убийц, а люди при упоминании вашего имени улыбаются?
Злоупотреблять служебным положением – это так приятно!
– Значит, я не серьезный злодей. Значит, я ироничный и глупый. А глупость – это всегда смешно. У моих персонажей больше не социального злодейства, а гротескного. Другого объяснения я не нахожу. Возможно, причина еще в том, что у меня подход немножко свой в «игре» нехороших людей. Я все равно иронизирую над ними, пародирую – вот в чем дело. Недавно я вдруг понял: когда меня приглашают в «Доброе утро» на Первом канале, им не нужны темы моей жизни или моего творчества (не знаю, радоваться этому или нет) – для них самое главное пригласить Сухорукова, чтобы я разбудил утреннее человечество.
– Удается?
– Конечно. Причем я никогда не пользуюсь никакими заготовками, их быть не может и не должно быть, Боже упаси! Только импровизация, только кураж, азарт и понимание темы разговора. А тема одна: просыпайся, страна! Вот и все.
– Достаточно традиционный вопрос, но тем не менее… Если бы не стали актером, куда бы могли направить свою неистощимую энергию?
– Сперва мечтал быть киномехаником, чтобы бесплатно смотреть кино. Еще поваром, потому что детство было не очень сытое, – думал, вот уж наемся да еще и домой принесу. Потом хотел быть дамским парикмахером. Именно дамским, потому что у девчонок есть над чем «поколдовать», а фантазер я жуткий! Но когда решил стать актером, все остальные мечты мгновенно «умерли»…
Уж не знаю, откуда во мне были такая одержимость, такой напор. Я излазил все кружки, где не нужно было тратить деньги. Ведь жили мы бедно, в одной комнате впятером, в казарме, мама с папой на фабрике работали. Например, я мечтал рисовать, но для этого нужны были краски и бумага. Хотел записаться в хореографический, но пришлось бы покупать тапочки, лосины, майки. Поэтому пошел в танцевальный кружок, где специального обмундирования не требовалось, и три года оттанцевал в семейных трусах и сандалиях. Вот там как раз меня и подсмотрел главный режиссер Орехово-Зуевского народного театра Юрий Леонидович Гринев.
Еще открою маленький секрет – это к разговору о моем безумном желании быть актером буквально с шорточного, чубочно-сандального возраста. Я ведь в три года заболел скарлатиной, получил осложнение на уши и стал почти глухим. И решил разбиться в лепешку, но победить глухоту. Познакомился с уникальным врачом – Валентиной Александровной Терещенко, шел на все эксперименты, операции, с корнем вырывал гланды, аденоиды, полипы, вычищал уши и носоглотку, пока не начал слышать. На это ушли годы – только к призыву в армию я почувствовал себя полноценным…
Но мало того, я же в 12 лет без слуха ездил на «Мосфильм» на пробы. Прочел объявление в «Пионерской правде», погладил трусы и с украденными у мамы сорока копейками в кармане отправился в Москву. Помню, меня показывали режиссеру. Я, конечно, могу ошибаться, но мне сейчас кажется, что это был молодой Андрон Кончаловский. Сижу, он со мной разговаривает, и я по губам (!) стараюсь понять, что он говорит. Тут он меня, видимо, «раскалывает» – и вдруг как вскрикнет: «Да ты глухой, что ли?» Я весь вздрогнул до пяток и говорю: «Нет!!! Просто волнуюсь…» Я никогда эту историю никому не рассказывал.
– Говорят, на вступительных экзаменах в театральный кто-то из педагогов, прослушав вас, воскликнул: «Он либо сумасшедший, либо гений!»
– Уточняю: эту фразу произнес не «кто-то», а конкретно мой художественный руководитель и учитель Всеволод Порфирьевич Остальский. Когда я читал «Василия Теркина», у меня в глазах такие чертики плясали… После этого он вытащил из кармана пиджака черную кожаную записную книжечку и занес туда мою фамилию. Думаю, в итоге я оправдал надежды мастера и закончил вуз на одни пятерки. Вообще-то у нас был очень мощный курс – Таня Догилева, Юра Стоянов, Аля Мартьянова, Валя Виноградова… Когда мы выпускались, кое-кого даже приглашал к себе в театр сам Товстоногов. В том числе и меня.
– А вы уехали тоже в Питер, но к мало тогда известному Петру Фоменко. Почему?
– Фоменко, которого уже знали в театральных кругах как талантливого режиссера, бунтаря и диссидента, сразу мне предложил главную роль в своем новом спектакле в Театре комедии. Поэтому, ни минуты не раздумывая, я выкрал диплом в отделе кадров и уехал в Ленинград.
– Не пожалели потом об этом как об опрометчивом поступке?
– Я никогда ни о чем не жалею по одной причине – я из всего извлек уроки. У меня однажды возникло сожаление о том, что сегодняшний мой успех оказался такой поздний – мне бы все это пораньше. И тут же сам себя осудил: «Не гневи Бога, Сухоруков! По крайней мере у тебя все состоялось. А то, что все пришло так поздно, так это только по собственной вине – по причине дурацкого характера и праздного, взбалмошного мироощущения». Меня ведь, когда уже не было в театре Фоменко, с треском уволили из Театра комедии, да еще с «волчьей» формулировкой «без права устройства в другие театры в течение полугода». Официально уволили за пьянство, хотя в то время в театре выпивали многие.
А я в жизни ни одного спектакля не сорвал.
Виктор Сухоруков: Мой главный рецепт – любовь к жизни
– Тогда за что конкретно вас уволили?
– Я не ходил по кабинетам, не «дружил» с руководством, может, это мне и не простилось. А потом они злились – ведь я не говорил «чего изволите?» и мог ляпнуть правду-матку и трезвый, и пьяный. А раз есть слабая сторона, вот ею и воспользовались. Пошел по другим театрам, не взяли: «У вас репутация пьющего человека». Я подался в грузчики, таскал мешки с сахаром, мыл стаканы в кафетерии… И так два года.
Жил я «интересно». Вышел на улицу, поглядел направо – оказался в булочной и стал хлеборезом. Потом переехал на Васильевский остров, вышел, посмотрел налево, написано: «Требуется грузчик». Так я и «жил», потому что все равно жил не этим, а тем, кем сегодня стал артист Сухоруков. Таская мешки, все равно говорил: «Я вернусь!» Почему-то верил, хотя долгое время ничего для этого не делал. Гулял, пьянствовал, куролесил… Ведь, например, пара лет – 86-й и 87-й – для меня были просто никакими, пустыми, я их потерял и забыл. Я тогда работал в театре на Литейном, что-то репетировал, но спектакли до премьеры не доживали, то есть я даже на сцене не появлялся. И в этот момент в моей жизни неожиданно появился Юрий Мамин и главная роль в «Бакенбардах».
– Интересно, где он вас нашел?
– Случай! Юрий Мамин сначала хотел Певцова в этой роли снимать, но он работал у Глеба Панфилова и отказался. Потом пригласили Сергея Колтакова, но они не нашли общего языка. В результате второй режиссер Володя Студенников сказал Мамину: «Есть еще один талантливый сумасшедший, но его никто не знает». – «Веди». И он меня привел.
«Бакенбарды» подогрели мои амбиции, подкормили мое самолюбие. Я сказал себе: «Ты пригодился! У тебя может еще все получиться – давай! Но для этого ты должен быть трезвым, собранным, здоровым и – главное – интересным!» Это первое. А во-вторых, если бы не «Бакенбарды», я бы не оказался однажды на «Ленфильме», не познакомился с молодым Алексеем Балабановым и не попал на главную роль в его дебютной картине «Счастливые дни», пройдя тяжелейший отбор.
– Вы согласны с тем, что «слава пришла» после культовой дилогии «Брат» и «Брат-2»?
– А мне казалось, что я мог проснуться знаменитым и после «Комедии строгого режима». Я ждал признания после фильма Михаила Каца «Хромые идут первыми» по рассказам Фланнери О’Коннор, но он прошел в 90-е годы незаметно, а ведь это – шедевр! И дальше у меня был ряд картин, после которых мне казалось, что я заявил о себе в кинематографе. Вот ведь в чем дело. Поэтому я отношусь к фильмам «Брат» и «Брат-2» как к удаче, но неожиданной. Скажу честно: для меня это рядовые, очередные, проходящие фильмы. Просто я в них существовал очень органично. Я вообще вот что хочу вам сказать: популярность, известность, славу не запланируешь, не купишь и не закажешь. Это либо случится, либо нет.
– Какие из своих лент вы занесли бы в свой «золотой фонд»?
– Это «Комедия строгого режима», «Про уродов и людей», «Счастливые дни», «Бедный, бедный Павел», «Антикиллер», «Агитбригада «Бей врага!». И, безусловно, «Остров». А вот если буду переписывать свою фильмографию, там не найдется места таким фильмам, как «С тобой и без тебя», «Презумпция невиновности», «Магия черная и белая»…
– Если без ложной скромности, в чем, по-вашему, харизма Виктора Сухорукова?
– В таланте. Значит, второго такого нету. Только так могу объяснить. А ведь этого могло и не случиться – я готовил себя к более скромной жизни. Но значит, так где-то в секретариате Господа Бога распорядились, видя, как я этого хотел… То, что я сегодня собой представляю, конечно, не куплено и не украдено. Это все мое и всего этого я добился – поверьте – сам. Через потери, через жертвы, может, именно поэтому что-то где-то в личной жизни и не сложилось, не построилось. Я сегодня, может, только потому и одинок, что всегда шел своим путем, сочинял и строил себя сам. А это непросто.
– В своих интервью вы умело избегаете тему личной жизни. Известно только, что женаты вы не были, бездетны, в служебных романах не замечены. И при этом…
– И при этом во многих «писаниях» обо мне вы наверняка прочтете такое, от чего волосы встают дыбом. Мне приписывают многие пороки, грехи и связи. Отвечаю: не то чтобы я чего-то избегаю. Когда юноша приходит со свидания с девушкой, он порой и матери не говорит, что целовался. А вы хотите, чтобы я публично рассказывал о самом сокровенном, потому что любовь – это, извините, жуткая животная привязанность, это гипертрофированное внимание, оголенные нервы, это чувства, ошибки, страдания. Почему я об этом должен разговаривать с обществом? Зачем я буду называть ее имя, фамилию, рост, цвет волос и место работы?! Это неправильно, есть вещи интимные, которые должны принадлежать только тебе и никому больше.
– А не нужно о самом сокровенном. Любопытен, например, ваш идеал женщины.
– Каждая женщина идеальна по-своему. К семье отношусь замечательно. Но я не создал семью в понимании социальном и загсовом – с тещами, тестями, детьми и внуками, поэтому мне и сказать-то нечего, я в этой теме не профессор. Что касается любви, то любовь была, есть и, может, будет. Скажу откровенно: любви в моей жизни было так много, и так она меня мочалила, и так она меня предавала. Хотите расскажу? Одной предложил руку и сердце – обсмеяла! Другую замуж позвал – потребовала, чтобы с искусством и театром порвал. И такое было! Третью полюбил – так пьяницей оказалась. Что же, и об этом надо рассказывать? А были ли у меня самого грехи? Были. Все мы грешные…
– Давайте поговорим на более приятную тему – о вашей популярности. В автографах отказываете своим «фанатам»?
– Никогда. Потому что сам всегда просил, и очень горевал и буйствовал, когда мне отказывали. Мне уже 60 лет, но у меня хранится в семейном альбоме фотография Станислава Любшина в роли Иоганна Вайса в фильме «Щит и меч». Любшин дал мне автограф, когда я был 15-летним мальчишкой. Он написал: «Виктор! Всего тебе доброго! Слава Любшин».
– Это правда, что самый экзотический автограф вы оставили на рогах оленя?
– Не только на рогах… Бывало, и на руках, и на сиденье велосипеда, и на долларовых купюрах, паспортах, военных билетах, удостоверениях личности, санитарных книжках. Один парень попросил на дипломе расписаться. Извините, и женщины попадались, которые целовали мне руки, и мужчины. Но честно могу сказать: у меня от чрезмерного внимания голова кругом не идет. Я ведь вовнутрь себя умею смотреть, бывает и такое, что сам себе говорю: «Ну и урод ты, Сухоруков!» Хотя, признаюсь, бывает наоборот – хочется кричать: «Ай да Витька! Ай да сукин сын!» Вы не поверите, когда я в Лос-Анджелесе был, пришел на бульвар «звездный», где «Оскара» вручают. Зашел в один из множества сувенирных магазинов, а там рядами, сотнями, любых размеров стоят «Оскары». Я выбрал статуэтку в натуральную величину, выгравировал «Best actor Viktor Sukhorukov» и вручил ее себе за 35 долларов. Так что я оскароносец! (Смеется.) Теперь стоит у меня дома вместе со всеми наградами российской киноимперии.
– За что конкретно вручили?
– По совокупности – за талант. За то, что я замечательный актер. За то, что могу себе позволить так пошутить над собой.
– За какой фильм поклонники чаще всего благодарят?
– Конечно, за «Братьев»…
– В одном из интервью вы сказали, что если бы вас пригласили в Голливуд, вы не успели бы сойти с трапа самолета, как конкуренты отравили бы мышьяком…
– Это было сказано с известной долей иронии… И отравили бы! Когда мне показали огромные тома каталогов актеров, желающих сниматься в Голливуде, я был поражен. Там каждый лист – биография, судьба, лицо, и таких там сотни тысяч желающих зажечь свою «звезду». Только вот «спички» сырые… А у меня Россия – как две или три Америки по своей территории. Россию бы успеть обслужить, мне бы успеть по ней пролететь на крыльях своего таланта.
– Тем не менее несколько лет назад вас звали сняться в 20-й серии бондианы, но в итоге вы отказались. Почему?
– Мне позвонили из московского филиала международного кастинг-центра и сказали, что меня разыскивает новозеландский режиссер Ли Томахори, который запускался в Голливуде с очередным «Джеймсом Бондом» с Пирсом Броснаном в главной роли. Оказалось, что он меня знал по картинам Алексея Балабанова, высоко оценил мою работу и хотел предложить роль русского «черного гения» – изобретателя Владимира… Когда мы разговаривали с Ли Томахори по телефону и я признался, что языка не знаю, он ответил, мол, это дело поправимое. «Раз так, – говорю, – имейте в виду, Броснану там делать нечего будет – я его переиграю!» Он посмеялся: «Я этому буду только рад».
Но я сразу предупредил, что нужно согласовать сроки, так как у меня есть другие контракты и обязательства. Мы договорились и… вдруг в Голливуде поменяли график съемок.
– Говорят, что вы по жизни аскет. Это так?
– Чистая правда! У меня нет лишних вещей: я их терпеть не могу – только пыль собирают! Но сразу хочу предупредить: живу хорошо и на фоне своих земляков из города Орехово-Зуева я, конечно, богатый человек. У меня двадцать брюк висят в шкафу, двадцать пар туфель, много рубашек – я очень люблю рубашки. Иногда смотрю на свой гардероб и думаю: «У меня же за всю жизнь столько не было!»
У меня двухкомнатная квартира в сталинском доме в центре Москвы. И мне этого достаточно. Нет ни хрусталей, ни золота, ни сберкнижек – я к этому равнодушен. Автомобили мне противопоказаны – у меня автофобия.
– Если бы в том же Голливуде все-таки заработали кучу денег и решили заниматься бизнесом, то каким?
– Да Господь с вами! Мне это категорически противопоказано, потому что я мгновенно разорюсь, меня убьют или посадят в тюрьму. А ни того ни другого я не хочу. Я не умею считать деньги, я транжира. Бизнес – это наука, а у меня по математике всегда была двойка.
– Другие свои слабости и недостатки знаете?
– Я слишком суетлив. Не умею степенно слушать людей – мне кажется, что с ходу понимаю, о чем идет речь. Бываю не очень деликатен в разговоре. А больше недостатков нет – я все-таки не так молод, чтобы их коллекционировать. И потом, не мной придумано: если недостатки долго живут в человеке, они уже становятся его «железными» правилами, а значит, теряют свой негативный смысл.
– В одном из интервью вы сказали: «Я человек слабый, потому что сильный». Это как понимать?
– В признании того, что я слабый, уже есть сила. Я как пить-то бросил? Я себе сказал: «Сухоруков, ты больной человек!» А признание своих ошибок – это и есть сила. Нелегко делать самому себе заявления, ставить ультиматумы, выписывать рецепты… А самый главный мой рецепт – любовь к жизни. Я же не закодированный, не зашитый, не загипнотизированный, не захимиченный. Я – законченный. (Смеется.) Благодаря вот этой моей любви к жизни я много разных побед одержал. А ведь сколько всяких сражений на поле брани, всяких внутренних и внешних войн существует в судьбе человека.
– Можете перечислить все одержанные вами победы?
– Все перечислю. Глухота. Психологическое сражение, когда «из грязи в князи», из фабричных рабочих – в искусство. Потом – пьянство, курение. Язва, которая на меня свалилась в 37 лет. Исход из Петербурга в Москву. Это была грандиозная схватка – ведь я бросил гостеатр и уехал в никуда в дни своего 50-летнего юбилея. Громко, скандально, под гимн из собственных матерных слов. И вновь победил, потому что сразу сыграл царя Павла в картине «Бедный, бедный Павел!». И одним махом уничтожил все стереотипы – доказал, что Витя Сухоруков, который бандитов играл, бритоголовый, ушастый, с этой щербинкой в зубах, с этой нездоровой суетливостью, мелким шажком, не только отморозок и урод, а вот он какой, оказывается!.. Люди прочитают и скажут: «Ой! Воин ты наш лы-ы-ысый!» (Смеется.) Теперь вот инфаркт победил. Надеюсь.
– Какой Виктор Сухоруков в быту, настоящий?
– То, что из меня сделали бритоголового дядьку, мне настолько несвойственно! Я человек веселый, нежный, добрый, коммуникабельный. Я крови-то не люблю, не драчун и уж тем более не убийца. Я не изобретатель, не инженер, но в быту очень подвижный человек. Дружу с инструментами, могу красить, делать ремонт, фантазировать у плиты. Я в этом отношении очень самостоятельный и самодостаточный. Меня многому и жизнь научила, и бедность, и армия. Что касается каких-то неактерских увлечений, то, конечно, это огород и дача. У сестры моей, Галины, садик с огородиком. Я ей люблю помогать, и – представьте себе – все, что сажаю, у меня приживается, родится и растет несмотря ни на что. Видно, у меня рука легкая. Если бы было возможно, я бы все свободное время проводил там. А еще я в быту задумчивый, ранимый, глубокий, поэтическая натура. И крепко-накрепко помнящий истину: как ты видишь мир, так и мир видит тебя.
– А какое для вас самое страшное испытание было – славой или нищетой?
– Одиночеством. Только неумные, недальновидные, бездарные люди могут чокнуться от славы, денег. А от одиночества можно. Это когда ты живешь, а тебя как бы нет. Ты стоишь, а тебя не видят. Ты кричишь, а никто на тебя внимания не обращает. Одновременно тебя предают, тебя презирают. Это очень тяжело пережить. Были близкие, были родные люди, которые меня бы пригрели и в обиду не дали. Но я им об этом не говорил, я им врал, что у меня все хорошо. А потом, когда стоишь на «дне» и кричишь наверх, то боишься собственного эха. Понимаете, в чем дело? Поэтому и не кричишь…
– Виктор Иванович, и последний вопрос. Чего не хватает для полного счастья?
– А я счастлив! По крайней мере в своем понимании счастья. У меня нет никаких «недо». Мне сегодня всего хватает – и славы, и денег, и любимой работы. А хватает мне потому, что я неизбалованный человек. И я хочу остаться неизбалованным. Я всегда интересно жил и совершенно искренне верю, что еще лет 100 проживу интересно. Так что движение лет моих пусть продолжается, счетчик-спидометр крутится-вертится. Вот в этом и есть мой аскетизм, моя мечтательность и моя любовь к жизни. Много ли я прошу? Быть нужным – больше мне не о чем мечтать.
