Известно, как Виктор Петрович Астафьев работал. Но как отдыхал великий писатель? Этот вопрос я задавал многим его друзьям и знакомым. Честно говоря, они поначалу чесали в затылках: Астафьев и отдых в каком-нибудь санаторно-курортном значении этого слова – две вещи несовместные. Впрочем, вот что сказал мне один из близких ему людей академик Академии современной российской словесности, критик Валентин Курбатов:
– Я еще раз заглянул в книжки Виктора Петровича и опять убедился, что половина его рассказов «об отдыхе». Разверните его «Вимбу» про несчастного Гария из Риги, про то, как они бегут от жен и ловят рыбу, забавляя себя и радуясь свободе. И вы поймете, что это только отдых. И ничего больше. Я знал этого Гария. Однажды мы сошлись с ним одновременно в Овсянке, где и сейчас во флигельке висят его пейзажи. Как поэта его ценили мало, и он оправдывался тем, что его поэзия слишком мужественна для трусливого времени, и зарабатывал на жизнь, скитаясь по друзьям-писателям, выпивая и живописуя окрестности. Он пошучивал, что каждый день «Голос Америки» начинает передачи с того, что «Великий поэт Латвии Гарий (фамилия мною утеряна, а Виктором Петровичем нарочито утаена, потому что Гарий в рассказе не самый примерный семьянин Латвии) задыхается в тоталитарной стране». «Сейчас, – смеялся он, – я задыхаюсь у Виктора Петровича». Гарий выпивал с утра стакан водки перед тем, как почистить зубы, и начинал жить. С обеда выпивка была уже законна и потому особенно обильна. Потом он писал свои пейзажи на Енисее, чтобы вечером, наконец, выпить, как следует. Виктор Петрович скоро выпроводил его и «отомстил» потом этой «Вимбой».
– А разогните, – продолжал Курбатов, – «Светопреставление» или «Слепого рыбака», знаменитую астафьевскую «Каплю» из «Царь-рыбы» или уж одно из самых последних – «Тень рыбы». Все это – его счастливый отдых, его рыбалка, потому что другого отдыха Виктор Петрович не знал и не признавал. Даже за границей он в первую голову летел в ближайший «рыбный магазин», чтобы набрать крючков и блесен, удочек и мормышек. И Владимир Ильич Толстой все жалел, что не свозил Астафьева на Кубу, чтобы Виктор Петрович половил там макрель и посоревновался со стариком Хэмом.
Промашка на щучьей рыбалке
Мне повезло. Не только тем, что я знал Астафьева лично, гостил у него в Овсянке, но и общался с теми, кто мог назвать писателя с мировым именем не Виктором Петровичем, а Витькой.
Свой литературный путь Астафьев начинал в городе Чусовом Пермской области. Уже тогда он был страстным рыбаком. Между прочим, в Чусовом писатель получил свое первое «мирное» ранение: герой его фельетона, напечатанного в газете «Чусовской рабочий», ответил на публикацию ударом ножа с проникновением в легкое. Астафьев не мог носить тогда тяжести (по крайней мере, в этом ограничивали врачи), и его рыбацкий рюкзак таскал на себе тезка и друг Виктор Хорошавцев.
Они познакомились в здешней станции юных техников, где сходились рыбаки и охотники. Оба увлекались спиннингами, которые только-только начали входить в моду. В этот раз друзья решили забраться в верховья реки Яйва, сохранившей в пятидесятых годах прошлого века девственную чистоту своих вод. Поставили палатку на Безымянном острове у Солоной протоки. Метрах в двухстах увидели крест. Это была могила старого рыбака. Всю жизнь прожил человек на острове, здесь же и наказал себя похоронить.
Обитали Астафьев с Хорошавцевым на острове четыре дня. Первые два – холодные, неудачные. Рыбалка – неважнецкая. А на третий, на четвертый погода круто изменилась – выглянуло солнышко, заиграла река и началось! Вот как описал эту рыбалку Хорошавцев:
– Рыба уже сдает, я вытягиваю ее со дна, подвожу к лодке, в воде видна громадная щучья пасть и полутораметровая темная спина. Я вижу, что подсачок нам не поможет, советую: «Брось подсачок, бери за грузило!» Виктор Петрович, сидя на средней банке, берет рукой подведенную к нему лесу, добирается до грузила и поднимает его на вытянутую руку…
Из воды на две четверти выше борта показывается щучья голова… Тут мой приятель, опытный и хладнокровный рыбак, допускает непростительную ошибку: движением руки к противоположному борту он силится перегнуть щуку в лодку. Щука судорожно трясет головой, раскрывает крокодилью зубастую пасть, делает резкий удар хвостом и отскакивает от борта в воду… В вытянутой руке моего помощника одиноко качается блесна с обломленным крючком на тройнике. С безмолвно открытым ртом, кося левым глазом на берег, правым, раскрытым до предела, не мигая, он смотрит на меня… А щука, спокойнехонько постояв около борта, двинулась поверху – медленно и победно.
Как вы отреагировали бы на эту рыбацкую промашку? Хорошавцев именно так и отреагировал:
– Ты че – совсем? Начал щуку ломать, а мотовило ее в воде оставил! Тоже мне – рыбак! Засранец! Кто ж так делает?! Что ты, как идол, уставился на меня?! (Разумеется, это – мягкий перевод прозвучавшего укора. – Ю. Б.)
Астафьев попытался было оправдаться:
– Плохие крючки продают!
– Плохие крючки! Как же! Почему ты не догадался встать на ноги и поднять ее всю из воды? Никуда бы она не ушла!
– Мда-а, – протянул Виктор Петрович, – хороша была красуля! Заметил, каким взглядом она на меня смотрела? Нет? Куда злее тебя!
Удивляясь и ахая, смеясь и чертыхаясь, чусовские тезки еще долго толковали о злополучной щуке, так лихо отделавшейся от них. Вскоре у Астафьева взяла крупная щука. На этот раз роль помощника пришлось выполнять Хорошавцеву. Упустив щуку-крокодила, напарники решили, что, ежели повторится подобное, надо рыбину сперва оглушить. В лодке как раз валялась березовая палка. Рыбаки обдумали и прием нанесения удара: торцом палки легонько стукнуть в «темечко» – чуть повыше щучьих глаз.
После удара хищница всплыла кверху брюхом. Теперь взять ее из воды за глаза не представляло никакого риска и труда. В щуке было не менее пяти килограммов веса. Та же, которую «прошляпил» будущий автор «Царь-рыбы», по выражению Хорошавцева, была размерами с диван!
… Писателю – тридцать лет. Под ногами – молодая трава, цветущие купавы, по-астафьевски – жарки. А в левой руке – спиннинг, правой, напряженной от тяжести, он держит взятую под жабры рыбину. А неподалеку, вне кадра, – почерневший от времени крест.
– Я часто и подолгу гляжу на этот снимок, – говорил мне Хорошавцев. – И кажется мне, что Виктор думал в ту минуту о старом рыбаке, о его жизни, проведенной в этом благолепии. Может быть, завидовал ему, дышавшему этим божественным воздухом?
Кстати, эту щуку, запечатленную на фотографии, жена Виктора Петровича Мария Семеновна приготовила в фаршированном виде.
– Помню, – улыбался Хорошавцев, – я зашел в маленький домик Астафьевых на улице Партизанской, ведущей к городскому кладбищу. На столе стояло большое блюдо с порезанной на доли фаршированной щукой. Я тогда захватил с собой бутылку вермута – рыба посуху не ходит…
Тогда же, в 1957-м году, ко времени которого относится эта история, Виктор Семенович написал рассказ, названный «Солоная протока». Поскольку сам он уже переехал из Чусового в Кунгур, то отправил рассказ Астафьеву почтой. Тот ответил мгновенно: «Вчера всю ночь читал твое повествование. Не ждал от тебя такой прыти. Это ж надо, чтобы с первого раза – и так хорошо?! Только предлагаю тебе изменить имена действующих лиц…»
Наверное, считает Хорошавцев, у Виктора Петровича вызывала досаду его рыбацкая промашка со щукой – ведь он по большому счету был закоренелым рыбаком. И, к тому же, несколько смущало «реалистическое» описание его раненого глаза. Мало кто знает, что на фронте после операции при ранении в голову Астафьев утратил зрение на левый глаз и сильно косил. Когда он смотрел на собеседника здоровым правым глазом, левый, казалось, был занят самостоятельной работой, нащупывая что-то в стороне…
Бражка и сибирские песни
Рассказывает астафьевский друг, прозаик Роберт Белов:
– Отправился как-то Витька с приятелями на открытие осенней охоты. Охотник он взаправдашный (несмотря на один глаз), чалдон природный и баловства в таком деле не любит. Кто-то из друзей намекнул ему, что неплохо бы чего-нибудь взять с собой, на что Виктор Петрович ответил:
– Там, что ли, не возьмем, если так приспичит? Таскаться со стекляшками еще…
Остановились они на постой в деревеньке у какой-то старухи. И приспичило. А там по случаю уборочной – сухой закон. Своим да нашим сельповская продавщица, конечно же, из-под полы продает, но чужакам – ни-ни, с ними детей не крестить. Виктор тогда говорит старухе:
– Добудь, бабка, нам самогону, что ли.
– Этта нет, этта нет, у нас этим не балуются. Как такое можно!
– Да я тебе баню покажу, в которой гонят!
– Этта нет, не берусь.
– Ну ладно. Поставь тогда, старая, нам какой ни то бражки-скороспелки. Это-то можешь? Мы тебе хорошо заплатим.
Знаменитый писатель земли русской, великий знаток народа! Нет, чтобы сразу сунуть старухе какую трешку, а то – мы тебе опосля заплатим. Ей ведь и заробить-то охота, да боязно: она продукт-от затратит, а они омманут, городские, чай, грамотные… Сумневалась-сумневалась, мучилась-мучилась, – посмеивается Белов, – и выставила им таки брагу. Попробовали по стаканчику – черт-те что. Стенолаз! Перекрасили весь старухин двор в малосимпатичный цвет, наутро просыпаются – физиономии наперекосяк. Витя хозяйке:
– Стерва ты старая! Уж я всякую пивал, – с махоркою, с колобком. Это-то что за отрава?!
– Дак я хотела, чтоб покрепчая, чтоб покрепчая было, – я вам туды дусту посыпала!
Долго потом мы Виктора Петровича поддразнивали:
– Ну как оно – дустьяк пять клопиков?
Я спросил у Роберта Белова:
– Любил ли Астафьев застолья?
– Застолья Витька любил, но именно застолья, но не пьянки. Потому что во время застолий он, как мне кажется, отдыхал, внутренне расправлялся. А пьянок избегал. Я помню, мы приехали к нему из Перми в Чусовой целой писательской кодлой, а Витьке надо работать – рассказ доделывал. Так он, пока его не дописал, к нам не вышел… А в застольях любил песню. Я ему как-то начал было напевать Окуджаву. Он махнул рукой: «Не то!» И запел какие-то сибирские, мелодичные и задушевные песни, которых я ни до, ни после больше не слышал… Пел Виктор отменно. И, кстати, несмотря на его одноглазость, слабый и прекрасный пол Астафьева любил…
Я припомнил, что, когда в 1992-м гостил у Виктора Петровича в красноярской Овсянке, в деревню к писателю нагрянула одна крашеная и не первой свежести корреспондентша, все пытавшая его про Нобелевскую премию. Астафьевский денщик, живущий через несколько домов племянник Вовка, издали обнюхав прибывшую, начал перекатывать на скулах желваки:
– Зачем нам старая – у нас молодые есть!
Сам же мастер молвил в сторону нагрянувшей:
– Полчаса тебе даю – потом иду смотреть футбол!
Как относилась к поклонницам Мария Семеновна? Вот ее слова:
– Замечательно… Пусть… Это – как отдых душе. Для него тургеневский склад женщины ближе, дороже, ясней…
А вот не то восторженная, не то ошеломленная реплика Ирины Б. в столовой Дома творчества «Переделкино»:
– Виктор Петрович по всем по нам веером прошелся!..
Юрий Беликов
