Лунная мелодия Ирени

Плодородная российская «средняя полоса» дотянулась до бедного почвами Предуралья одним-единственным клином чернозема. Пермский край всегда кормился со своего южного угла, с плодородных почв Ординского района. Здесь всякого земного произрастания обильно: звенят на ветру сосны, обомшелые елки пытаются приподнять седеющие ветви над извивами речушек, петлистая путаница которых яснее всего запечатлелась в названии одной из них – Зюзля. Взмывают над прудами журавли, испуганные черными тенями коршунов. Реки здесь богаты рыбой, леса – зверем. Иного медведя жаканом с первого выстрела не уложишь: встанет и жестоко обдерет охотника.

Палимые солнцем плоские противни полей здесь со всех сторон окружены если и не горами в уральском понимании, то обширными покатыми холмами, отчего кажется, что земля гуляет широкими разливистыми волнами.

Причудливо извивается Ирень, манит своей красотой…

Вода и камень

Как ни странно, ординские цветущие раздолья имеют репутацию едва ли не лунного ландшафта.

Парадокс. А это камень виноват. В широком смысле слова камень.

Например, пронизанный игольчатыми кристалликами, прозрачный, янтарно светящийся изнутри селенит – редкий поделочный минерал. Месторождений «лунного камня» хорошего качества всего два в мире – в Америке и здесь, в окрестностях села Красный Ясыл.

Село уже больше ста лет знаменито камнерезным промыслом. Отсюда, с берегов реки Ирени, по всему свету расходятся не только умилительные слоники из непорочно белого ангидрита, но и не менее любезные мещанскому сердцу медведи из томно светящегося селенита. Фантастически источенный речной водой гипс ясыльские камнерезы-эстеты называют речным кораллом, и в его текучих, будто невесомостью выращенных причудливых формах прозревают очертания будущих анималистических фигурок: индюков, жар-птиц, лебедей. Освоили они и твердейший, еле поддающийся обработке серпентин, до черноты сгустивший в себе зелень палеозойской растительности, буйствовавшей в этих краях 250 миллионов лет назад. Даже обычный, на дороге подобранный кварцит порой идет в ход, если мастер подивится его расцветке, напоминающей пятнистые шкуры африканских зверей.

За сто лет из ремесленников выросли настоящие художники. Впрочем, не одни лишь авторские, музейного качества вещи, уместные в дворцовых интерьерах, но и поделки крупных серий, что конвейерным методом вытачиваются по образцам, транслируют не поддающийся копированию и подделке древний шаманский дух Приуралья. Говорят, мастер безошибочно узнает работу другого мастера по чертам характера, которые камнерез невольно передает своим каменным зверушкам.

Попасть в Ординскую пещеру в Кавказской горе могут только опытные спелеодайверы.

Ашапский соковинник

В старинном селе Ашап обнаруживаются россыпи безжизненной «лунной» породы, напоминающей реголит, что покрывает поверхность нашей небесной соседки. Все дело в том, что чернозем в Ординском районе соседствует с извечными пермскими медистыми песчаниками – рудой, легшей в основу горнозаводской цивилизации, родившейся на Урале в XVII веке. Конечно, медеплавильные, а по истощении руд – и железоделательные заводы располагались в основном на северо-востоке Пермского края. Но и на юге Акинфий Демидов присмотрел выгодное местечко, обильное лесом (для выжига древесного угля), медной рудой, многочисленными реками, на которых удобно ставить заводские плотины. За 386 рублей Акинфий купил у местных татар почти 40 тысяч десятин приглянувшейся земли. Завод заложили в 1741-м, через три года он дал первую черную медь. А прекратил существование после очередного пожара в 1869-м.

Завод за 125 лет выдал полмиллиона пудов черной меди. При содержании металла в руде 2–3 процента медного песчаника надо было перевезти около 400 тысяч тонн, а ведь добывали руду неблизко, порой верст за тридцать от завода. Можно представить, сколько шлака скапливалось возле заводской территории, на берегу речки Ашап!

Комья шлака похожи на серый туф, изрытый крошечными пещерками, – из них вытекли капельки расплавленной меди. Заводской шлак в Ашапе называют соковинником. Когда-то почти в самом центре села, рядом с заводом год от года вырастала огромная гора этого соковинника. Теперь за плотиной можно отыскать лишь немного шлаковых остатков.

Покопаться стоит: нет-нет да и блеснут в сером крошеве обращенные в стекло доменным жаром камни, в которых сгустились то предгрозовая мутная синева, то гематитовая багровость, а с другого бока выглядывает серо-голубой изгиб или расплывшаяся капля «кофе с молоком». Комочки меди, двести лет назад выплеснутые из заводского плавильного котла, обросли малахитовой патиной – или превратились в красно-коричневые осколки, на ржавых гранях которых читаются черные инопланетные иероглифы. И все эти минеральные причуды пропитаны древностью демидовских времен.

Листовое кровельное железо, выпускавшееся Ашапским заводом, содержало в себе примеси меди. И потому практически не поддавалось ржавчине. В Ашапе вам едва ли не каждый житель перескажет легенду про то, как в Англии стояли рядом две фермы, и на постройках одной из них кровли приходилось менять каждые двадцать лет, а крыши соседней ржа не брала. Фермеры решили исследовать сей загадочный феномен, забрались на нержавеющую крышу и на одном из кровельных листов обнаружили клеймо: «Ашапский железоделательный завод».

Бывают в пермской провинции церкви, будто спроецированные со столичных площадей: огромные, имперски великолепные, наполненные холодной пустотой и минеральным сиянием облицовки, серебряным блеском утвари. А бывают этакие простецкие, увеличенные подобия деревенских изб: поломойные тряпки вдоль стен сохнут, дрова возле печки свалены, батюшка бурьян вокруг храма самолично обкашивает. Ашапская Свято-Троицкая церковь соединяет в себе и примиряет два этих храмовых типа. По фасаду она обсыпана, как пасхальный кулич изюмом, веселенькими украшениями декора, отчего все туристы норовят сфотографировать ее ракурсом сквозь какой-нибудь из цветущих неподалеку шиповниковых кустов. Купол над центральным нефом вполне классицистичен, а колоколенка отсылает к XVII веку. Интерьер являет собой сочетание ампира а-ля Московский метрополитен с избяным уютом.

В Ашапе сильны старые традиции. Там есть улицы, носящие вполне советские названия, но их никто не собирается переименовывать, потому что всегда пользовались старыми. Советская – это Первая, Восьмого марта – Вторая, Первого мая – Третья, Пролетарская – Четвертая, а на Северной – Пятой – всего один дом остался. Уличная нумерология – следствие «правильной» застройки села. Сначала улицы Ашапа разбегались веером от завода, но любая искра могла вызвать пожар, который при такой планировке моментально распространялся на все село. После очередного огненного светопреставления стали строиться «по-петербуржски», правильными кварталами, параллельно источнику пожарной опасности. Стороны улиц называются «порядками»: по правую руку нижний порядок, по левую – верхний (почти как на Васильевском острове). В ходу старые названия околотков: Бараба, Нижний Кон, Казамат, Зарека, Гора… Бараба – страшное место, туда выселяли девок, до 23 лет не вышедших замуж.

Среди фамилий ашапских жителей редко встретишь типично пермские, угорских корней. Заселяли завод крепостными господ Аксаковых и Черкасских, Головиных и Шереметевых, везли «крещеный товар» из-под Арзамаса, Нижнего Новгорода, из Петербургской губернии. Ашапцы гордятся односельчанами: фотолетописец Матвей Иосифович Кузнецов, автор знаменитого снимка мальчишки военной поры, стоящего на подставке у станка. Александр Дмитриевич Мамонтов – оборонял Шипку, георгиевский кавалер. А внук его Константин Яковлевич – самый знаменитый местный поэт. В детстве беспризорничал, ростовские и одесские «авторитеты» 20-х годов поддерживали юное дарование, хоть и отмечали, что «до Есенина не дотягивает».

Галерея ювелиров и камнерезов Урала. Художник Анатолий Жуков. Рыбка «Дискус». Кварц, халцедоновая щетка, серебро.

Блуждающие озера

…Зеленые холмы то тут, то там извергают из себя ангидритовые глыбы причудливых форм, или, наоборот, склоны их и вершины продавлены обширными карстовыми воронками, напоминающими лунные «цирки» в миниатюре, только заросшие лютиками и сурепкой. Внутри холмов – пустоты. Залитые дождевыми водами, подпитываемые подземными ключами карстовые озера притягивают рыболовов и колхозных коров, но вдруг могут возгудеть, как перекаленный самовар, и вода за какой-нибудь час всосется в карст, обнажив заиленные комья ангидрита, на которых пляшут подлещики и карпы. А через год яма вновь заполнится водой, и как ни в чем не бывало побредут к ней черно-пестрые буренки и деревенские ребятишки с удочками.

Самая главная здешняя достопримечательность – Ординская пещера. Еще недавно почти никто о ней и не знал. Ну, подумаешь, каверна десятиметровой глубины в Казаковской горе, да еще подземных галерей метров триста, да глубокие пещерные озера с кристально чистой ледяной водой… Но в начале 90-х в пещеру прибыли спелеодайверы, нырнули в озера, и оказалось, что Ординская пещера – самая длинная из обводненных в России. А может, и в мире – до конца ее еще не исследовали, баллонов с дыхательной смесью хватает только на пять километров подземно-подводного экстрима. Кстати, попасть в пещеру обычному туристу невозможно, потому что маршрут – 4-й (высшей) категории сложности.

Зато поблизости от Казаковской горы можно отыскать сероводородный Артемовский ключ и принять целебные ванны. Если же всенепременно захочется окунуться в пещерный сумрак, то у жителей Красного Ясыла можно спросить дорогу к пещерам «Утес» и «Шум», вход в которые открывается «из воды», потому что в самих пещерах бьют источники. Где-то поблизости растет загадочная «медвежья трава», которой местные жители умудряются лечить едва ли не все болезни. В лесах прячутся незарастающие шурфы, где добывали в демидовские времена медную руду. С низкой космической орбиты ординская земля смотрится, наверно, как позеленелая россыпь шлака-соковинника, нацедившего в свои каверны капли мерцающей утренней росы. Бьющие со дна ледяные ключи не дают прогреться речушкам, даже в летнюю жару остается только безответно любоваться речными кораллами, то бишь источенным течением белоснежным ангидритом, запрятанными речкой Ясылкой в недосягаемо холодные струи.

Карстовое озеро Черное в окрестностях села Медянка года три назад принялось постепенно уходить в землю. Медянские жители и горюют по этому поводу, и втайне надеются, что на дне поищут клад, якобы затопленный там грозным пугачевским «полковником» Иваном Белобородовым. А пока, накупив металлоискателей, тренируются в подвалах Никольской церкви, где священники, по слухам, в ожидании большевистских экспроприаций закопали драгоценную утварь. Суровая барочная громада Никольской, заложенной спустя девять лет после казни Пугачева, отбрасывает на Медянку мрачную тень, которая раз в сутки доползает до улицы Шеклея, где родился отец Ивана Белобородова.