«Миша Ремезов? Ну да, еврейчик, нормальный такой мужик». Деревенский народ привык выражаться без обиняков. Нормального мужика Мишу в селе Байкальском знают все, потому что стыдно не знать единственного в радиусе сотни километров меховщика, который работает с мехом байкальской нерпы.
Изломанный байкальский лед похож на судьбу человека – то ровно, то торосы, то снегом замело…
Михаил живет в неприметной избе на главной деревенской улице. С гостями долговязый хозяин дома не церемонится.
– Входите, садитесь, – сипит Михаил. – Чай вы не будете. Вы обедать будете. У нас борщ. Ты какое мясо ешь?
– Всякое… свинину, – от такого приветствия мысли разбегаются, как трещины по байкальскому льду.
– Зря. Ешь говядину, ничего не потеряешь. У нас борщ с говядиной.
В Байкальском Михаил живет сравнительно недавно – одиннадцать лет. Как городской житель, уроженец Курска, осел в деревне на берегу Байкала, – история нетривиальная. Сам он говорит – «выпал из обоймы». Обойма – это нефтеперегонка, даже образование соответствующее было. Но посмотрел – сплошные деньги, выбросы. Решил Михаил осваивать смежные специальности. В итоге дошел до скорняжного дела.
Михаил Ремезов единственный в мире человек, владеющий секретом выделки шкур байкальской нерпы
Меховая дорожка завела в Сибирь. Пару лет знатный меховщик наезжал в колхоз села Байкальское за шкурками нерпы. Главному бухгалтеру Ирине все наперебой говорили: «Не робей, знакомься. Знатный жених». В итоге за два года Ирина с Михаилом увиделась только один раз – и она сразу пригласила его в гости. Посидели, чайку попили, поболтали. Когда пришла пора прощаться, оказалось, что не знающий сельской жизни Михаил забыл закрыть калитку во двор. Свободным проходом воспользовалась корова и сожрала на грядке все цветы. Ирина в шутку сказала, чтобы в следующий раз скорняк пришел с букетом. Михаил воспринял шутку буквально – через несколько дней вернулся с букетом и предложением. Попал в обойму.
Главный по нерпе
– Вот в больших городах все в норке ходят, а я меховщик, имею за мех кое-что сказать. Лажа эта норка, холодный мех. А щипаная – так вообще смех: год-два красивая, а потом коту на подстилку. Лисица другое дело, да и кролик потеплее будет. Но байкальская нерпа – лучший мех, я считаю. – Михаил снимает со стены меховую шапку из серебристого меха. – Потрогай, какой мех мягкий. Это кумуткан, месячный детеныш нерпы – у него на спине шерстка темная, а на боках светлее. Бельков здесь не добывают, а с крупных нерп шкуру только на половики пускать. Байкальская нерпа единственная, которая в озере живет, у нее от этого мех мягкий. Архангельская и норвежская в морях живут, у нее от соленой воды мех жесткий.
Байкальский скорняк знает много интересного. Даже где спрятано золото Тамерлана
Про мех Михаил знает все: как красить, как кроить, как продать. Видов меха у байкальского меховщика больше, чем в любом элитном меховом магазине любой страны мира: тут и шиншилла, и колонок, и заяц с лисой, и совсем уж экзотический калан – друзья из Штатов привезли. Сына и жену он одел в меха с ног до головы, даже коту с собакой домики мехом обил. Только вот шкурок нерпы осталось совсем мало – не сезон, с последней нерповки почти год прошел, одни крашеные остатки завалялись. Новые шкурки будут только в мае, когда промысловики вернутся с ежегодной нерповки с новым уловом.
– За нерпу никто промышленно не берется, там ручной работы уйма. Одному мужику на фабрике в Новосибирске две сотни шкурок запороли – у бедняги инфаркт. С тех пор Новосибирск с нерпой не работает – боится.
Похоже, что во всем мире с мехом нерпы сейчас работает только Михаил Ремезов. Изучает, какие реактивы нужны для выделки шкур, как шкуру стирать, как красить, как мять и обрабатывать. Раньше шапки из нерпы шили в каждом доме села Байкальское, теперь только в трех, и только Михаил подходит к вопросу с научной стороны – выписывает журналы, связывается с иностранными фирмами, изучает новые химикаты.
В скорняжном деле все зависит от тебя, а в рыбалке – от удачи
– У европейцев технологии заточены, чтобы побольше химикатов использовать: дубильные вещества использовал – слей. А вот вам! – по-еврейски прагматичный Михаил тычет в сторону воображаемых европейцев кукишем. – Я эти технологии рассмотрел, приложил русскую смекалку. Доработал, в общем. Дубильные вещества по четыре-пять раз использую – и ничего, хорошо получается.
Михаил обильно жестикулирует, широкими жестами показывает, какая у него была шкура медведя и как он ее отбивал. Когда Михаил перестает размахивать, как мельница, становится видно, что его худощавые бледные руки изрезаны широкими шрамами.
– Вообще реактивы разные бывают. Уксус, например, почти безвредный, воняет только жутко. А дубильные… Я как-то на шкуре оставил кусок тряпки, смоченный в дубильном химикате, и тут отвлекли меня часа на два. Вообще-то это по технологии запрещено, но что поделаешь. Ну так возвращаюсь я через два часа, а шкура моя стала цветом как колбаса. Я с тех пор колбасу не ем…
Дверь скрипнула, в дом вошел мужичок с охапкой шкурок, на его лице наблюдались явные признаки асфальтовой болезни. Михаил подошел, придирчиво осмотрел шкурки, начал о чем-то спорить с мужичком. Видимо, не договорился, махнул рукой и вернулся к столу.
– Работничек мой, Кеша. Сейчас еще нормальный, ханурик, через час уже будет никакой. Он у меня денег на сигареты просил. Ну вот дам я, а завтра у него никаких сигарет не будет, а будет спирт. Ему мама продаст. И на что мне такой работник? – Михаил взлохмачивает и без того лохматые волосы. – Он как-то из книги по технологии выделки выдрал странички – печку ему, видите ли, растапливать надо. Зараза… Еле книгу спас. Раньше, бывало, по четыреста шкур за месяц делали. А теперь скажу им: «Мужики, завтра надо шкуры мять, вы мне трезвые нужны». И что? Наутро шатаются. И вот приходится мне самому до глубокой ночи эти шкуры мять. А это нервы. И лейкемия…
Чистейшая байкальская вода придает меху местной нерпы необыкновенную мягкость
Михаил встает из-за стола, закуривает, заваривает крепкий чай – на меленький чайник с десяток ложек заварки.
– Странная эта болезнь, никто толком не знает, от чего. В Торе так сказано – это проверка, чтобы переосмыслить что-то. Я многое переосмыслил, – меховщик сутулится, но смотрит с вызовом. – Полежал под капельницей, в больнице, насмотрелся. Вы «Раковый корпус» Солженицына читали? Я если бы слогом владел, такого бы написал, что Александр Исаевич отдыхает. Таблетки выписывают разные, гадость всякую… Но у меня сейчас по анализам кровь здорового человека. Поживу еще, мы еще с вами по летнему Байкалу прогуляемся…
Михаил словно забывает о болезни и пускается в разговоры.
О татарах и осетинах
Говорить с Михаилом – все равно что играть в футбол в одни ворота, причем по хозяйским правилам. Разговор шатается от современной политики к сельской жизни и в конце концов приходит к путешествиям. На вопрос «где был?» начинаю перечислять города и регионы. Когда дохожу до Северной Осетии, Михаил снова перехватывает инициативу:
– Я тебе так скажу: осетины из всех кавказских народов самые нормальные. Вот у меня бабка была осетинкой. Заметно?
Жители села недавно перестроили обычную избу в церковь Святителя Иннокентия
Внимательно всматриваюсь в узкое остроносое лицо, взлохмаченную шевелюру и честно пытаюсь найти хотя бы намеки на горские черты. В конце концов честно признаюсь: «Нет». Михаил обиженно насупился.
– Ну а разве похоже, что я на четверть татарин? – пытаюсь сгладить неловкость.
– А вот, между прочим, да. Борода выдает. Татары – хороший народ. А ты, кстати, знаешь, какая нация в Великой Отечественной проявила себя самой смелой? – Михаил хитро прищуривается
– Неужели татары?
– Они! – с видом триумфатора ставит точку скорняк.
Разговор снова уплывает в глубины истории – к бесчинствам фашистов, к дисциплине фашистов, к расхлябанности фашистов, внезапно прорывается сквозь века к Золотой орде и монголам:
– Монголы, они же все тут были, тут золото Тамерлана где-то в Байкале спрятано. Это я точно знаю. И буряты все эти вокруг. Хорошие ребята, спокойные. Они у монголов вроде как интеллектуальная элита. Буряты – это вообще монгольские евреи.
Разговор стрелой уносится к благословенной земле израильской, где грамотные свадебные законы и куда перекочевало немало друзей байкальского меховщика, причем возвращаться никто из них не собирается.
– Грамотно там все сделано, законы хорошие. Кто уехал, всем нравится. А я вот не еду, потому что мне нравится тут. Тихо, спокойно. Лето как лето, осень как осень, зима как зима, весна как весна. Все хорошо. А я ведь историком когда-то хотел стать. Не сложилось.
Странно не сложилось. Жена Ирина смотрит на мужа исключительно влюбленным взглядом и за глаза с улыбкой называет супруга Мойша, сын Данил с боевыми воплями играет в ниндзя, на полу щенок таксы таскает за хвост здоровенного рыжего кота, со стен свисают шкурки песцов. Дом – полная чаша.
– Я жить люблю, гостей люблю. Зачем у меня такой большой дом? Чтобы в нем гостей было много. Люблю, когда ко мне заходят, – Михаил с сигаретой в зубах открывает крышку подпола и спускается на пару ступенек вниз покурить. – Чего в подвал смотришь? Знаешь у нас какой подвал? Целое подземное царство. Спускайся, посмотри… Да куда ты без тапок!
Как-то к нему приезжала съемочная группа их Швеции – делали фильм про нерпу. А раз нерпа – значит, мех, а раз мех – значит, шапки. Ну а если шапки – значит, Михаил. Долго снимали, потом предлагали деньги за съемку. Михаил отбивался изо всех сил, но шведская журналистка настояла. Расставались друзьями.
Мы засиделись у Михаила до полуночи. На любую попытку уйти хозяин реагировал логичным ответом: «Сейчас сколько? Одиннадцать ночи. Автобус у вас когда? В девять утра. Еще посидим». Когда настало время уходить, хозяин дома проводил нас до порога и начал пристально рассматривать мой дутый пуховик и массивные зимние ботинки. Осмотр окончил вердиктом «ничего, сойдет». Это он не от любопытства, а чтобы в современной моде ориентироваться. Для его работы это важно.
Внезапно Михаил будто бы что-то вспомнил, набросил телогрейку, натянул ботинки размера «сорок восьмой разношенный», нахлобучил огромную волчью шапку: «Я вас провожу». И проводил – сперва во двор, потом на улицу, потом чуть ли не до дома.
– Летом приезжайте, тут летом хорошо. Тихо, спокойно. Мой дом – ваш дом. Я вам слово дал – я его сдержу.
– А может, и вы к нам…
– Кто знает. Пути Господни неисповедимы. Соломон сказал. Быть бы живым…
Мы расстаемся друзьями.
