“Гостиницу “Спартак” знаете? – шутливо спросил человек на том конце провода. – Ее, правда, дней десять как взорвали. Но если спросите кого-нибудь из прохожих, как к ней добраться, вам подскажут”. Мы едем в гости к Вадиму Гиппенрейтеру, знаменитому российскому фотографу, легендарному горнолыжнику, который в свои 87, как и 70 лет назад, предпочитает крутизну горных склонов плоскости домашнего дивана.
Всю жизнь мечтал стать биологом
Удивления начались с самого начала: непонятный домофон, с тремя ручками, как регуляторы громкости на радио, окрыляющая высота панорамного вида на Ленинский проспект, проползающий змеей под окнами квартиры на восемнадцатом этаже. А над входной дверью, где обычно вешают подковы на счастье, приколочен шейный позвонок кита. “Это я с Чукотки привез!” – объяснил Гиппенрейтер.
В доме Вадима Евгеньевича все кричит, что ее хозяин – человек необычный. Несколько пар горных лыж в прихожей, картины маслом, как в мастерской художника, лосиные рога, бутылочки из цветного стекла для натюрмортов и тысячи фотографий в рамках с многочисленных гиппенрейтеровских выставок. “Это медведь с Камчатки, это извергающаяся лава вулкана, это тионовые водоросли, которые растут в кратерах при температуре не ниже 80 градусов, – к слову сказать, Гиппенрейтером были сняты все извержения вулканов на Камчатке за последние 45 лет, – а это средняя полоса России – затопленный лес, только не спрашивайте меня, как я это снимал”.
История жизни фотографа – это истории, связанные с его снимками. Гиппенрейтер может часами рассказывать, как обживал палатку в тайге, жил год с вулканологами, как однажды на Ушбинском перевале (это граница Кабардино-Балкарии и Сванетии) упал вертолет с его группой…
Вадим Евгеньевич чудом остался в живых и даже умудрился спасти свою деревянную фотокамеру. В мире остались единицы фотографов, снимающих подобными махинами. Зато фотографии получаются бесподобные, их можно распечатать на фотобумаге размером со стену, и качество их нисколько не изменится.
Снимает Гиппенрейтер с детства. Фотографировал в школе, в институтах, коих в жизни Вадима Евгеньевича было три. Сначала биофак МГУ, откуда его отчислили по политическим соображениям – отец Гиппенрейтера был белым офицером, затем 2-й московский мединститут, откуда Вадим ушел сам с третьего курса: “Понял, что не смогу всю жизнь заниматься только медициной”, потом Суриковский художественный институт, который пришлось заканчивать уже после войны: “Но и скульптором я не стал. В 48-м, как раз был расцвет культа личности Сталина, все, кто хотели зарабатывать искусством, должны были рисовать и лепить Иосифа Виссарионовича и великого Мао. Я плюнул и пошел работать тренером по горнолыжному спорту, где и оттрубил двадцать лет. Ни партбилета, ни трудовой книжки у меня никогда не было. Я всегда рассчитывал только на себя”.
Я смотрю на мир вверх ногами!
“Получается, что я всегда смотрю на мир вверх ногами!” – улыбается Вадим Евгеньевич, раскрывая и показывая удивительной формы фотоаппарат. Такими раньше в фотоателье снимали. На матовом стекле, и вправду, перевернутое изображение. “Решил раз осовремениться и перейти на человеческую технику, – рассказывает Гиппенрейтер, – за выпуск очередного альбома фотографий попросил американское издательство Abbeville Press выслать вместо денег на весь гонорар полный комплект Canon с набором линз и прочей мишуры. Отснял первую пленку и понял, что буду работать только с деревянной камерой. Для меня цифровая техника и старая оптика отличаются так же как, сноуборд и лыжи. Сноуборд – принципиально иное явление”.
Кстати, Гиппенрейтер, кроме своих удивительных фотографий, которые сам он называет историей земли, вошел в историю и по другой причине. Он первый мастер спорта по горным лыжам в СССР и первый чемпион по слалому 1937 года. В 1939-м наш герой участвовал в лыжном восхождении на Эльбрус. “А я до сих пор на лыжах, – говорит Гиппенрейтер, – вы, наверное, видели, что у меня немецкие лыжи в коридоре стоят, – Volkl, двухгодичной давности модель, более-менее современные. По секрету скажу, что когда я попадаю на гору, то я каждый раз учусь заново. Вот скоро еду новое снаряжение проверять.
Сейчас, конечно, горы новые, подготовленные – не то что раньше, когда по колдобинам, да по свежему снегу ездили. Сейчас и возможности лыж стали другими, и на гладкой горе – другие жесткости. А в соревнованиях я уже не участвую, меня там регистрировать не хотят. А все из-за возраста. Просто кроме меня в этой возрастной категории больше никого нет”.
Гиппенрейтер стоял у самых истоков горнолыжного спорта в России. Когда перебираешь фотографии с молодыми улыбающимися загорелыми людьми на горнолыжных склонах, не можешь поверить, что все они сейчас – ровесники твоей бабушки.
– При Советском Союзе все началось, – рассказывает Вадим Евгеньевич, – когда к нам приехали австрийцы. Это было в 1934–1935 годах. Национал-социалисты во главе с Гитлером начали преследовать всех инакомыслящих. Австрийцы, как и многие другие, иммигрировали в разные страны, все они, стоит сказать, с пеленок альпинисты и горнолыжники. Это их культура. Может быть, и я горными лыжами стал увлекаться не случайно – у меня же австрийские корни. Я с детства на лыжах, вырос на Воробьевке.
В те времена у нас еще ничего толкового в горнолыжном спорте не было. А австрийцы привезли нам лыжную технику, инвентарь, показали, как ставятся трассы, у нас об этом понятия не имели. Среди тех австрийцев был Густав Деберл. Он тогда был профессиональным проводником в горах, а потом работал консультантом лыжной фабрики Kneissl. Первые трассы в СССР были установлены на Воробьевых горах. На Кавказе горнолыжные базы появились значительно позже.
– А сейчас в Москве есть хорошие трассы? – спрашиваем.
– Все трассы Подмосковья примерно равноценны по высоте, по перепаду, по подготовленности. Для начала все годится, даже на Воробьевке. Правда, бог знает, чего там нагородили… Всю гору ископали и изуродовали. Там сейчас громадный подъемник стоит, кресельная дорога. Совсем не соответствует маленькой горе такая махина, – Воробъевка-то небольшая. Там легкие подъемнички должны быть. Вот “Кант” – достойный горнолыжный комплекс рядом с метро “Нагорная” или “Волен” в районе станции “Турист”.
– В Москве кататься мы, предположим, научимся, а дальше куда?
– В Приэльбрусье, на Кавказ, в Кировск, Мончегорск, это на Кольском полуострове, в Грузию.
– Далековато, конечно…
– И положа руку на сердце, следует признать, что в большинстве регионов не очень качественно. Все из-за того, что большой период застоя был. На российских горнолыжных курортах только сейчас все начинает развиваться. Бывшие советские базы в Алма-Ате и на Кавказе практически вымерли. Сегодня лишь отдельные курорты развиваются быстро. Активно осваивают Урал, Питер, Камчатку. На Урале профили хорошие, перепады высот достаточны для проведения серьезных соревнований. Потому что трасса скоростного спуска должна иметь определенную протяженность и определенный перепад высот, то есть должна быть крутизна. Ну, а сам профиль может быть самым разнообразным: волнистым, где-то прямые участки, где-то косые, где-то по буграм идет. Трассы сейчас довольно стандартизированы в мире, и у нас делают сходные с теми, что можно увидеть, например, в Швейцарии, Австрии, да и вообще в Европе. Другое дело, что Швейцария давно этим занимается, там горнолыжный спорт высокоразвит, там трассы готовят десятилетиями. У нас-то только начинают осваивать, используют не только готовый и естественный горный профиль, склоны дополнительно обрабатываются бульдозерами, чтобы увеличить крутизну или, наоборот, где-то сгладить. Сам я скоро в “Завьялиху” поеду. Там трасса шикарная, есть возможность делать разные спуски по разным направлениям. Хочу еще в Югославию съездить, в Испанию, Болгарию. В Болгарии хорошие горы. Но это уже не Россия! А ваш журнал ведь об отдыхе России! (улыбается).
Светлана Сорокина
фото: В. Гиппенрейтер, В. Ештокин
