Может быть, его главная особенность в том, что тут невероятно красивая директриса. Вообще красоты в Кенозерском нацпарке – через край, и самое забавное, что этим мы обязаны… сталинским вертухаям и советскому милитаризму. Режим глухой секретности-недоступности, десятилетиями царивший на подступах к Плесецкому космодрому, нечаянно сохранил изумительную нетронутую природу и сотни уникальных памятников старины. Теперь – спешите видеть!
Дорога вдоль “экватора”
Мы отправлялись с берега Лекшмозера, из деревни Морщихинская, куда доходит автомобильная дорога, на Кенозеро, в село Вершинино, где расположена центральная контора Кенозерского национального парка. Парку четырнадцать лет, но идее создания его, разговорам о том, что сказочный по красоте и богатству край Прионежья надо бы заповедать, – больше столетия. В позапрошлом веке филологи записали в здешних деревнях 83 былины, опубликовали – и Россия ахнула (она, матушка, тогда реагировала на эдакие сенсации). В 1903 году Иван Билибин приехал в Кенозерье мало что с этюдником – еще и с фотоаппаратом. И опять же его статья в “Мире искусства” с акварелями и снимками пейзажей здешних, орнаментами и росписями деревянных церквей, часовен, изб – фурор произвела всеинтеллигентский…
Парк расположен в двух районах Архангельской области, мы стартовали из Каргопольской части.
Едем по узкой каменной гряде с соснами по склонам, и ясно, отчего сосновый бор звался “краснолесьем”. Они действительно медно-красные, эти десятиэтажные стволы. А отчего гряду зовут “Северным экватором”, надо объяснить. Десять-двадцать метров ее ширины отделяют Балтийский кристаллический щит от Русской платформы. Слева по курсу – бассейн Балтийского моря, справа – Белого.
Едем – и разбегаются от нас 240 видов животных (и медведи тут запросто, и рыси, и даже росомахи), разлетается 151 вид птиц (орланы-белохвосты и лебеди – не редкость). Тянутся к солнцу 550 видов растений, прячутся в глубинах 20 видов рыб.
Два озера – и те разновидны. Лекшмозеро – ледниковое, правильной овальной формы, неглубокое, с зеркалом около 50 квадратных километров. А Кенозеро – в два раза больше и происхождения тектонического, поэтому трещины в земной коре, сходящиеся к месту провала, образуют бесконечные его заливы – “лахты” по-здешнему. Береговая линия – 350 километров, а глубина темноватых вод до 95 метров.
Не только бассейны морей – культуры Руси и Запада сошлись тут вплотную, языки встретились и в названиях озер. Видите – полслова финно-угорской группы, дальше – славянское.
Здесь сейчас национальный парк, а не просто лесной заказник. Кроме природы в этом сказочном месте, куда не добралось ни одно иностранное нашествие, не доползло даже крепостное право, не доскакали палачи-опричники, уцелело около полутора сотен памятников истории и культуры. Процент сохранности для нашей многострадальной родины просто фантастичен. Из 18 существовавших некогда церквей и колоколен на этих 140 тысячах гектаров осталось одиннадцать, больше половины деревянных же часовен, половина рубленых, с башенками, оград погостов, 26 поклонных крестов, 29 “святых рощ”… И только советская власть с коллективизацией, раскулачиванием и ликвидацией “неперспективных” деревень впервые за всю историю ударила по здешним благополучию, достоинству, традициям и самой жизни.
Однако, как довелось прочитать в интернетовском докладе про здешнюю древесину, “медленность северного прироста служит причиной высочайшего качества”. То же и с культурой. На фоне ее вековых традиций семьдесят лет, даже самых бредово-кошмарных, – не срок. Поэтому, как говорит директор Кенозерского парка Елена Шатковская: “Самые интеллигентные люди, которых я встречала в своей жизни, – это здешние старухи”.
Еретичка Елена Флегонтовна
А она встречала много интеллигентных людей, Елена Флегонтовна Шатковская. Успела объездить коллег в нацпарках разных континентов, на Соловках, где трудилась в островной администрации, тоже наобщалась с народом в диапазоне от академика и замминистра до бича.
Когда в путешествии нашем мы сдружились до необязательности отчества, я спросил, откуда оно, такое редкое. Не из духовного ли звания отец? Да нет, засмеялась, обычный полковник. А имя дал сельский священник, который подпольно крестил младенца. То ли батюшка был веселый, то ли навеселе, но решил назвать по святцам. А вообще-то имя для Архангелогородчины нормальное…
У прадедушки Елены Флегонтовны, изволите ли видеть, была зверобойная шхуна. Отправился однажды Егор Алексеевич на промысел то ли тюленей, то ли белух, да и попал в беду – затерло шхуну льдами и отнесло аж в Норвегию. Спасся прадед чудом, а добирался домой пешком. Шел два года – и по пути выучил все скандинавские языки. А еще прадед дал обет: коли доберется живым до дома – пойдет в Соловки. Добрался и потрудничал в монастыре год. Держать слово, добираться до цели – это и передал по наследству.
Воюя на Соловках за коммунхоз, гоняя по котельным пьяных кочегаров, Елена Флегонтовна помнила о прадеде. И в Норвегии, уже будучи директором Кенозерья, ведя переговоры с Директоратом по культурному наследию Министерства окружающей среды Норвегии “Риксантикварен”, иной раз гадала: вот тут прадед – проходил?..
Участвуя в совместной с нами программе по сохранению культурного наследия, норвежцы долго обходились лишь семинарами, симпозиумами и конференциями.
Лед сломала Шатковская. В 1996 году после знакомства и переговоров с ней “Риксантикварен” привез в Кенозерье свое оборудование для реставрации деревянных церквей и часовен. Эти стальные леса с домкратами сопровождали командированные норвежцы – плотники-инструкторы реставрационных фирм.
Наша бравая таможня потребовала с них за оборудование гигантскую пошлину. Те поразились – за что, ведь это наша собственность, и ввозим мы ее согласно международному договору для совместной работы… С кем, с кем совместной? – оживилась таможня и… сняла со счета Кенозерского национального парка понравившуюся ей сумму. Безакцептно.
Шатковская позвонила в таможню и сказала: “Вы… Вы вернете нам все. До копейки”. И подала на таможню в суд. Отговаривали все. Через год, поближе узнав наше чиновничество, ее отговаривали те же норвежцы. Они даже предложили возместить парку издержки, перевести на счет парка ту проклятую пошлину.
Не знаю, как в Норвегии, а у нас бы редкий руководитель отказался. Но не Шатковская. Ей было за державу не обидно даже, а стыдно до бешенства, до яростных бессильных слез.
…А через два года она действительно отсудила у таможни все. Норвежцы, а главное, ее подчиненные впервые увидели русского начальника, который не только не ворует сам, но и не дает другим.
Потерянный рай
Бывает мешающая деталь, которая потом многое, если не все, объясняет.
Мне деталь мешала, потому что никто не мог ее объяснить. Почему замечательный памятник деревянного зодчества на северном берегу Кенозера называется “Церковь Происхождения Честных Древ Христовых”? В Москве по приезде один ученый реставратор даже сказал: “Вы, наверное, перепутали. Наверное, должно быть “Честных Дев”…”
Но, оказалось, была такая апокрифическая легенда. Когда умирал Адам – первый человек и первый грешник, – то очень тосковал о потерянном по собственной вине рае. Ангел сжалился и принес ему ветвь с райского древа. Адам сплел себе венец, в нем умер и был похоронен. Из венца выросло дерево, из него потом был сделан крест для казни Христа. Вот почему на всех распятиях под крестом и грудой камней – Голгофой – изображается череп. Это череп Адама.
Кажется, ничего особо крамольного в легенде нет, но – была она объявлена ересью и вошла в первый “Индекс ложных российских книг”, запрещенных к чтению в эпоху раскола.
Наверное, от этого, придя на здешние берега, люди срубили из бревен именно так названную церковь.
Потому что здесь – свобода. Потому что здесь – царство дерева (“деревня” от этого же корня).
Как сухо говорится в документах Кенозерского национального парка: “Эстетическая оценка природно-культурного ландшафта – 1-я категория”.
Или, как выразился мой товарищ, присвистнув и нацеливая фотокамеру: “Кижи отдыхают!..” Ничего удивительного – в Кижах памятники, свезенные из разных мест (отсюда, кстати, тоже), вроде как отловлены и специально собраны людям напоказ. Зоопарк… Здесь они – на воле, на местах, гениально найденных им нашими предками. Они – действующие, живые, как и пользующиеся ими люди.
Национальный парк
Отчасти даже интернациональный, и в этом плане вроде как с перспективами. Норвежцы несколько лет бок о бок с нашими плотниками восстанавливали часовни в трех деревнях. Использовали свое, у таможни отбитое оборудование, учили наших технологии “лифтинга”. Поддомкратил, вывесил сруб – и меняй венцы, какие надо, сгнивают-то обычно нижние.
Сами же они учились у наших рецептам плотничьим, дошедшим со времен сооружения часовен в таком же уникально законсервированном виде. Гости прилежно учились рубить “в лапу”, “в чашку”, “в охряпку”, “в зуб”.
Юнесковский проект создания Международного центра плотницкого мастерства для реставраторов существует в виде идеи несколько лет. То, что быть ему в России, хотя интересен он для Скандинавии, Канады, Аляски – тех мест, где строят и реставрируют деревянное, – сомнений нет. Но, похоже, пока думали – в Костроме ли, в Вологде или в самом Архангельске его открывать, – Кенозерье явочным порядком захватило лидерство.
Наши плотники, иностранцев обучавшие, были не московские или архангельские реставраторы, а здешние, кенозерские мужики, набранные в штат Шатковской. Мы уже предвкушали съемку колоритных седобородых дедов. Флегонтовна, по обыкновению, загадочно улыбалась…
В бригаде оказалось шесть человек. Самому старшему тридцать четыре. Бригадиру, Сереже Аникееву, тридцать один.
– Откуда ж, – спрашиваю, – ты все это, Сергей Палыч, умеешь?
– Дак, – говорит он и задумывается. – Ну, с отцом до армии еще баню рубили. Раньше, в детстве еще, – амбар, дровяник, заплот, все делали. А потом мы ж не сразу с норвежцами – мы сначала с московскими и архангельскими работали. С самим Поповым и Антоновым. Они мне книжки давали по ремеслу. У нас в бригаде топоры – настоящие, поповские…
Тут поясню. Попов в деревянной реставрации – как Абалаков в альпинизме. Только тот свой легендарный рюкзак придумал сам, а Попов топор восстановил по раскопкам в Мангазее – подлинный, семнадцатый век, каким все памятники и рубились. Нынешние топоры, нам привычные, – немецкие, привезенные Петром. Старинные, Поповым реконструированные и пущенные в оборот, толще, их теперь называют “колунные”. Норвежцы их разглядывали, как мечи или секиры, но потом освоили шустро.
– А я бы нипочем таким не стал, – говорит отец бригадира Павел Петрович Аникеев. – Меня дед как учил? Посадит на бревно – руби в чашку. Да поглубже выбирай, чтобы моху больше вошло – теплее дом будет. Тюкаю, тюкаю, а он подойдет – как даст по загривку. “У тебя что, – говорит, – топор не гнется?!”
Позже, когда случилось мне говорить с “самим Антоновым”, этот маэстро от реставрации объяснил:
– Вот почему в бригаде плотников – молодые? Отцы уже не обучаемы. Старики и молодежь не спились. А середина – гниль.
Но на открытие и освящение отреставрированной Никольской часовни в Вершинине собрались все. Впереди, рядом с местными плотниками, стояли норвежцы. Наши парни – в обновах, потому как за реставрацию наряды им закрывают с коэффициентом классности, а задерживать зарплату Елена Флегонтовна считает ниже директорского достоинства.
Заместитель руководителя Директората “Риксантикварен”, сопредседатель Норвежско-российской рабочей группы по охране культурного наследия, председатель Комиссии по культурному наследию Совета Европы Даг Мюклебюст (он вместе со статс-секретарем Е. Симонсеном представлял на открытии правительство Норвегии): “Я часто вижу разницу между решениями и их выполнением. А там, по лицам местных жителей, я понял важность того, что сделано. Не часто случается, что твои усилия не напрасны и то, что ты делаешь, важно для очень многих людей. Работа там дает нам уникальную информацию, чтобы лучше понять свои собственные корни”.
Ну что ж, грядущий рай каждому видится по-своему. А потерянный рай у всех наций один, мы же все от Адама.
Дети озера
“Посмотрите – у всех голубые”, – говорит Шатковская, и мы замечаем, что и впрямь все голубоглазы. “Дети озера”, – объясняет директор.
“Мы – дети озера” – так называлась выставка, организованная парком в деревенских школах. Для нее сами дети делали экспонаты. Парк вообще много ими занимается. В деревне Усть-Поча построили школа, и во всех остальных школах специалисты парка ведут студии художественных ремесел. Ребятишек учат плетению из бересты, вышивке, лепке каргопольской глиняной игрушки, лоскутному шитью, ручному ткачеству, олонецкой росписи по дереву. Экологическая “пропускная способность” парка – 19 тысяч туристов в год, не уезжать же им без сувениров.
Семиклассник Лекшмозерской девятилетки подготовил научный доклад “Священные рощи Кенозерского национального парка” и выступил с ним в Москве на Всероссийском конкурсе юношеских исследовательских работ им. В. Вернадского. Серьезная работа. Подробные описания рощ, типов почв, деревьев, трав, характеристика ландшафта. Языческие обряды, уцелевшие традиции. Но главная-то мысль! Да, рощи были языческими капищами, но существование рощ – доказательство не религиозного, а экологического сознания предков. Священность – высшая форма заповедности. Предки настолько понимали нежный, ранимый характер северной природы, настолько дорожили гармонией с нею, что придумали лучший способ охраны – обожествление. Каков семиклассник?!
… Есть такая особенность у национального парка под названием Россия – в нем одновременно сосуществуют конец семнадцатого века и начало двадцать первого, и между ними не три столетия, а всего тысяча километров. И такая разница потенциалов, как в физике, не может не создавать в нем колоссального напряжения.
Мирное сосуществование важно не только между государствами. Хорошо, что мы в Кенозерье взаимовыгодно, взаимоуважительно и взаимоинтересно сотрудничаем с Норвегией. Но нас от нее, от ее комфорта и благополучия отделяет, быть может, век. А Москву от Зихнова или соседней с ним деревни Масельга отделяют три. Вот где нужно мирное сосуществование.
Алексей Черниченко
