Обсуждая предновогодний номер, редактор ставит мне задачу:
— Константин, сделайте такой репортаж, чтобы… чтобы… Ухх! Ну вы поняли.
Конечно понял. «Ухх!» — в моем понимании это что-то экзотично-родное, пахнущее снегом и тайгой и дышащее в такт с оленем. Еду на стойбище в лес.
Путь на Ампутинское
В попутчиках съемочная группа телеканала «Россия 24», снимающая фильм про Югру. Почти все, что планировали в округе, уже отсняли, это последняя точка. Едем к оленеводу и частному предпринимателю Виталию Казамкину на стойбище Ампутинское. Сначала в микроавтобусе примерно 200 километров на север от Нижневартовска через Радужный. В условленной точке нас встречают Виталий со старшим сыном Максимом. Наша делегация пересаживается на бураны и в сани и отправляется в тридцатикилометровый путь по лесу. На всякий случай совет тем, кто в мороз захочет полчаса покататься в санях: одевайтесь потеплее и чтоб не продувало.
Большую часть пути буранная тропа вьется вдоль деревянного забора с длинными продольными перекладинами. Это кораль – ограда, чтобы олени не разбегались. На угодьях Виталия Казамкина его протяженность 20 километров. Немало, да? Но чего не сделаешь ради сохранности стада.
На полпути останавливаемся около занесенных под крышу избушек и хозпостроек. Пока телевизионщики делают подсъем, беседую с Виталием.
— Это летнее стойбище, сюда мы переезжаем с оленями в начале мая. Оно специально рядом с болотом на открытом месте, чтобы продувалось от мошки и комаров. Зимнее стойбище, куда мы едем, наоборот, строят в закрытых от ветра местах. Всего у нас четыре стойбища, — рассказывает Виталий.
Четыре? Ничего себе владения! Вспомнилось, что обычно благосостояние измеряют количеством квартир и машин.
— Так вы буржуй, — подначиваю.
— Нет, какой же я буржуй, — смеется Виталий. — Я, наоборот, тот, кто работает. Мы бы, может, и жили на одном стойбище, но оленям нужен корм: ягель и трава, поэтому перемещаемся в течение года несколько раз. Ягель очень медленно растет, значит, чем больше оленей, тем больше территория нужна.
— Стойбища, на которых сейчас не живете, не грабят?
— Нет, вот так оставляем, все открыто, никаких замков.
Напомнило рассказы перво-проходцев-нефтяников о том, как дружно когда-то жили в поселках — как одна семья, и двери не закрывали. Но это «когда-то».
Несчитанные олени
Приехали на зимнее стойбище. Пара жилых избушек, лабаз для продуктов, сараи, навесы. Сразу отправляемся в загон к оленям. Пока не стемнело, нужно успеть «набрать кадров». На взгляд, оленей 40-50, но часть стада пасется сейчас в лесу.
— Сколько всего у вас оленей?
— Я не умею считать, — опять смеется оленевод.
Заранее предвидел такой ответ. Много раз брал интервью у оленеводов и ни разу никто не назвал мне поголовье своего стада. Может, сглазить боятся, а может, из скромности.
— А имена есть у них?
— У некоторых. Этот Воришка, а тот большой ездовой Степаша, младший сын назвал в честь зайца из «Спокойной ночи, малыши», — рассказывает Виталий.
— Раньше называли животными и птицами, например, Песец, Гусенок. Сейчас редко такие встречаются, молодежь по-своему называет. Например, если в День Победы родился, то Победой называют, или в честь королевы какой-нибудь, — рассказывает Агафья Казамкина, родственница Виталия.
Она сейчас временно живет на стойбище, помогает по хозяйству. В стаде есть несколько ее оленей, доставшихся в наследство от мужа.
— А в честь музыкантов или артистов называют?
— Лет десять назад приезжали в Варьеган участники шоу «Последний герой». И среди них был негр Дудука. Мне брат подарил черного ямальского оленя, сильно отличавшегося от других, и мы его назвали Дудука. От него потомство пошло, тоже темные.
Лесной бизнес
Все предки Виталия Казамкина жили на стойбище. И сам он родился в лесной избушке. Роды принимала его бабушка. Как и многие его сверстники, детство провел в школе-интернате.
— Родители на стойбище, а мы там. Виделись на каникулах и летом. Почти как детдом. Это плохо, дети должны жить вместе с родителями. У меня их трое, и младшего Антона я никуда не отдам. Мотаюсь постоянно между стойбищем и селом, и дети со мной часто сюда приезжают.
После армии Виталий женился, немного поработал сварщиком, а в 1995-м ушел на стойбище к родителям. Сейчас ему 44 года.
— Можно ли прожить охотой и рыболовством?
— Рыбы мало стало, да и сдавать ее куда? Язь и щуку по 70 рублей принимают. А ягоду хорошо берут, по 1200-1300 продаем ведро. Есть свои клиенты в городах, созваниваюсь, по 30-40 ведер забирают. Оленье мясо тоже продаем.
В 2009 году Виталий оформился как частный предприниматель и стал принимать на стойбище туристов. В стандартной программе — знакомство с культурой ханты, катание на оленьей упряжке, национальные игры и угощения. Стоимость такой программы 1500 рублей с человека.
— В последние пару лет стало больше народу приезжать. Например, в ноябре я тридцать человек принял. Хочется построить пару гостевых избушек для туристов, но денег пока на это нет, — рассказывает Виталий, запрягая при этом Степашку в нарты. Оказалось, что столичный тележурналист ни разу не катался на оленях. Под песню «Увезу тебя я в тундру» и съемку на смартфон упряжка укатила в лес. А я тем временем пристал с расспросами к Максиму, старшему сыну Виталия. Недавно ему исполнилось 22 года. Работает в авиалесоохране. Зимой полетов нет, поэтому Максим много времени проводит с отцом на стойбище. Знает про оленей все, помогает с выпасом, каждое утро объезжает стадо на буране. Говорит, что такая жизнь ему нравится.
— А как в лесу найти девушку для отношений? — пытаюсь найти слабые стороны лесной жизни.
— У меня в поселке есть девушка.
— Вот допустим она зовет тебя сходить куда-нибудь, а тебе в лес надо, что выберешь?
— Если надо в лес, то в лес поеду, — чуть задумавшись, отвечает молодой человек.
— А если девушка обидится?
— Ничего страшного, помиримся, — уверенно заявляет сын оленевода.
Нефтяников уважаешь?
Разговор за жизнь продолжаем в избе. На столе хантыйские угощения: шурпа из оленины, брусника и чай из чаги. Я впервые пробую строганину из оленины. Тоненькие ломтики замороженного бурого мяса обмакиваются в соль-перец и в рот. Вкусно.
— А что вас может заставить переехать отсюда?
— В город я не поеду, что там делать? Меня звали туда работать специалистом по внутреннему туризму. Я говорю: у вас тут вон сколько девушек и юношей умных сидят, некоторые с двумя высшими образованиями, зачем вам я? А ты, говорят, троих заменишь со своим опытом. Отвечаю: не, я больше нескольких дней в офисе не высижу. Да и не привык я работать по команде сверху, когда надо делать по расписанию.
У Агафьи Дмитриевны схожая позиция:
— Зачем мне город? В лесу никогда не заблудишься, а в городе я по улицам проехала и уже не знаю, где оказалась. Была в Москве, в метро, это как муравейник. Люди хоть знают, куда и зачем бегут? Я всегда знаю. В лесу тишина, природа. Мне здесь спокойно.
— Вы по-честному сейчас говорите?
— Честно. Я могу переехать в Излучинск.
— В любой момент могут прийти и все бульдозером снести, если нефть найдут. И ладно бы, если эта нефть шла на пользу чтобы людям легче жилось, чтобы топливо дешевело, — разъяснил нефтяной расклад оленевод.
Кстати, от нефтяников Виталий Казамкин, в отличие от многих аборигенов, ничего не получает. Раньше платили немного, потом перестали.
— К нам как-то приехал главный геолог и спрашивает: вот почему ты так нефтяников не любишь? Нефть — это, конечно, хорошо, без нее никакого освоения этих мест не было бы, но при этом столько разрушений природе. Дороги, трубопроводы, загрязнение леса и водоемов. У нас рядом сейсмопартия три месяца стояла, они уехали, а я почти год за ними убирал мусор и закапывал то, что они оставили после себя. Почему после этого я должен их любить и уважать?
Пора и честь знать
Много о чем поговорили мы за столом. О грустном и веселом. Перед отъездом не забываю спросить о новогоднем поздравлении.
— Желаю всем читателям «МВ» здоровья и чтобы не было войны. Если есть здоровье, то человек незлобный и настроение у него хорошее, — как всегда улыбаясь, говорит Виталий Казамкин.
На обратном пути в микроавтобусе прошу поделиться своими впечатлениями от Югры столичного журналиста.
— Мы здесь восполняем свою зимнюю недостаточность. То, чем Север нас влечет, здесь в полной мере воплощается. Люди особенные, надежные, добрые. Одновременно и закрытые, и открытые. С объятиями не бросаются, но последнюю рубашку могут отдать.
«Какие точные слова», — подумал я. И в темноте автобуса стал вспоминать, сколько у меня рубашек.
