История Русского устья Индигирки – идеальный сюжет для национальной духоподъемной киноэпопеи. 1570 год. Иван Грозный захватывает Великий Новгород. Зверствует опричнина. Тысячи жителей русского севера снимаются со своих мест и на кочах (древних кораблях) отправляются по ледовитому океану на северо-восток в поисках земли обетованной.
История не знает, сколько лет и какой Садко-Моисей водил новгородцев по ледяной пустыне, но спустя почти четыреста лет археологи обнаружили остатки русского поселения XVI века на Таймыре, а их американские коллеги нашли следы новгородской колонии на Аляске и датировали ее семидесятыми годами того же века. Вероятно, подобные поселения лет триста назад были разбросаны по многим устьям северных рек, но почти все они были либо уничтожены эпидемиями, либо вырезаны местными племенами, либо полностью ассимилировались с ними. Осталось лишь Русское устье. Его жители брали в жены местных юкагирских красавиц и внешне от них теперь едва отличимы. Но, пожертвовав внешней оболочкой, они сохранили главное – язык, обычаи, веру.
1913 год. В Русское устье ссылают члена ЦК партии эсеров, организатора взрыва охранного отделения в Москве Владимира Зензинова. До него здесь не было ни одного человека с большой земли. Приезд человека с керосиновой лампой и печкой-буржуйкой для Русского устья было настоящим потрясением. Впрочем, потрясение было взаимным. Вот как описывал Зензинов свой первый день в Русском устье: «Не знаю, не понимаю, куда я попал. После полуторамесячного странствия по якутам, с их непонятной речью и чужой для меня жизнью, вдруг светлые рубленые избы, вымытый деревянный пол, выскобленные стены – и чистая русская речь. Странные, древние обороты речи и слова, совершенно патриархальные, почти идиллические отношения. Это, конечно, Россия, но Россия XVII, может быть, XVI века».
Русское устье – единственная ссылка Зензинова, из которой он не совершил побега. Но не потому, что не смог (из предыдущего заключения эсер сбежал, совершив кругосветное путешествие), а потому что не захотел. Год жизни среди индигирцев перелопатил его сознание, он стал более консервативным и уравновешенным человеком. Вернувшись в Петербург, Зензинов издает сразу несколько книг об этих странных людях. Для этнографов обретение Русского устья было сравнимо, пожалуй, лишь с рукописью «Слова о полку Игореве», случайно обнаруженной Мусиным-Пушкиным в пропадающих ярославских архивах. Для потомков тундра сохранила живую частицу русской культуры шестнадцатого века.
– Перво ниохто не был, ни людей, никого, бул только дух на небесах, и от этого духа основался человек, и он там жил, на небесах. Он думает, этот человек: должна ведь быть жемля. Он посмотрел вниз – а там моро – и увидел: чего-то чернеет одном мести. Вот он к нему жближился, этому месту, и увидел: гагара на море плавает. Стал он ш ней баять (он тоже, этот гагара, как швятой): «А ты знаешь, агде жемля лежит?» – «Я думаю, внутри есть, очень далеко», – отвечат гагара. – «Как-нибудь не могом ли достат жемли?» – человек шпрашиват…
Это история сотворения мира в изложении старика Иннокентия Шахова, а язык – на грани древнерусского. Старик Шахов обмакнул юколу в соль, глотнул чаю, прикурил потухший «Беломор» и продолжил. Про то, как гагара нырнул и долго его не было, наконец выплыл – пустой. «Есть, говорит, земля, но достать сил не хватило». Тогда дух прибавил ему силы – он опять нырнул и снова пустой. «Снова, – говорит, – не хватило силы». Сделал дух его еще сильнее – и вынес гагара землю на себе. А дух взял ту землю и дунул по всему свету. Где упало больше, там стали горы, курганы, где меньше – суша, а море морем осталось. А потом гагара стал строить престол выше, чем у духа и пришли к гагаре апостолы с предупреждением. Но гагара их не послушал: «Я, – говорит, – на то землю доставал, чтобы царствовать ею». Тогда сдунул дух гагарин престол в море и сказал: «Будь ты Сатанаил!»
Старик Шахов живет на заимке Лабазной. Это самая дальняя русская заимка на Индигирке. От нее еще 30 километров – и начинается ледяная пустыня Северного ледовитого океана. Иннокентий Иванович поселился здесь в 1940 году, когда ему было 15 лет, и с тех пор живет безвыездно. 63 года один на один с тундрой. Робинзон отдыхает. Таких робинзонов в устье Индигирки 29 человек. Большую часть жизни русско-устьинские рыбаки и охотники проводят на заимках, навещая поселок лишь чтобы сдать рыбу или решить какие-нибудь вопросы с документами. К документам эти люди относятся очень трепетно. Для них документы – это единственное доказательство того, что Земля круглая, что где-то летают самолеты, что Москва и Россия действительно существуют и что все они русские. Точнее «м/русские». Местные русские. Так и написано в документах. Без документов все окружающее моментально превратилось бы в сон.
В этом сне есть Сендушный. Хозяин тундры – сендухи. Маленький та кой мужичок без бровей. Он ездит по тундре в собачьей упряжке и время от времени ворует у людей женщин. Потому что ему нужны няньки для собственных детей. На разных индигирских заимках я несколько раз слышал рассказ про бабку Олимпиаду Чихачеву, которую в начале прошлого века увел Сендушный. Три года ее не было дома, а когда пришла ее даже никто расспрашивать не стал, где была. Всем и так было ясно, что Сендушному служила.
В этом сне есть худой чукча. Это такой чукча-шатун, который бродит по тундре, никого не трогает, но которого при встрече нужно обязательно убить, потому что если кто просто так по тундре шляется – это непорядок. Но, убив худого чукчу, нужно обязательно сделать на ружье зарубку и молчать 3 года. Иначе обуяет желание стрелять в каждого. Худые чукчи приходят с Чукотки. Типа у чукчей есть такое понятие: не возвращается охотник в течение какого-то времени домой – его признают мертвым. И даже если он потом вернется, ему скажут: «Извини, друг, но ты уже мертвый, иди откуда пришел». Так и шатаются худые чукчи по ледяной равнине, пока их не убьют. Куда смотрят правозащитники, непонятно.
Еще во сне о Русском устье есть Наибуллах Аврамович Магомедов. Первый дагестанский первопроходец. 12 лет назад он приехал к брату в Красноярский край и там познакомился со студенткой из Русского устья Инной Черемкиной. Когда дело дошло до ЗАГСа, Инна позвонила папе: «Папа, он хороший! – кричала в трубку Иннау. – Он табасаранец». Связь была плохая, папа услышал что-то не то: «Как ты смеешь своего мужа так называть? Совсем без отца распоясалась!»
Наибуллах прилетел в райцентр Чокурдах в июне. В майке, спортивных штанах и кроссовках. Увидев из иллюминатора самолета пограничников в тулупах, почувствовал что-то неладное. «Надо ловить такси», – подумал Наибуллах. И даже попробовал поймать. Пограничники долго смеялись.
– Ну ладно, я в пустыню пошел, – вздыхает табасаранец.
– Сколько раз тебе говорить – не в пустыню, а в тундру! – смеется Инна.
Наибуллах машет рукой и отправляется проверять песцовые ловушки.
А еще в сне о Русском устье есть ояви. Например, старик Шахов – вовсе не старик Шахов, а его брат Павел ояви. Павел умер за год до рождения Иннокентия, 12 лет отроду. И, умирая, сказал маме : «Вот мои лук, и стрелы, и нож, – он уже охотился к тому времени, – сохрани их, они еще пригодятся. Мама их в амбар положила – так они и лежали там, пока Кеша не подрос. И вот однажды он потянул маму за рукав в амбар: «Пойдем, мама. Мое там лежит». И взял эти лук и стрелы. И тогда она поняла, что Иннокентий – ояви Павел. Для Русского устья ояви – обычное дело. В каждой семье их по нескольку штук. Их так и называют: например, Рустина Черемкина, по батюшке Ивановна ояви Евдокия. А Русское устье – это ояви Великий Новгород.
Только когда возвращаешься в Москву, уже кажется, что нет никакого Русского устья.
Дмитрий Соколов
фото Александр Корольков
