Сначала напомним: Андрей Боков — автор ряда крупнейших реализованных в столице архитектурных проектов. Он реконструировал, а по сути дал вторую жизнь Московской консерватории, построил стадион «Локомотив», крытый конькобежный центр в Крылатском. А недавно он отметил юбилей, приурочив к нему замечательную персональную выставку графики в Музее архитектуры им. А. В. Щусева.
Все начинается с порога
— Андрей Владимирович, скажите, почему мы чаще говорим о живописи, чем об архитектуре, ведь с нее начинается восприятие человеком мира? Архитектуру он видит первой, еще ребенком. И когда вы ею «заболели»?
— Все мы начинаем учиться архитектуре у города — со своей комнаты, подъезда, двора и улицы. А позже мир раздвигается — до города, пригорода, дач, деревень. Так было и у меня. А еще в мое время в витринах на улице Горького выставлялись огромные перспективы высотных домов, и их рассматривание давало представление об архитектуре как о «высоком» занятии. Для моего поколения город был осязаем и невелик. Все, что в нем происходило, в архитектуре в том числе, становилось событием. Изменения в архитектуре были значимой частью культурного процесса. Архитекторам было позволено тогда больше, чем художникам.
— А что происходит в архитектуре сейчас?
— Процесс депрофессионализации затронул и ее: на определенном этапе государство перестало ценить мозги и профессионализм граждан, а когда это происходит, на смену неизбежно приходят люди-имитаторы, непрофессионалы. К тому же у нас архитекторов сейчас ровно в десять раз меньше, чем, например, в Евросоюзе. Мы экономим на проектировании, хотя мир ведет себя с точностью до наоборот. Это серьезная проблема. Очень волнует меня и судьба Академии архитектуры, РААСН. Там работают великолепные профессионалы, специалисты мирового уровня, которые сегодня, на мой взгляд, если и востребованы, то явно не до конца.
— 1990-е больно ударили и по творческим, и по рабочим профессиям. Профтехобразование только-только начинает восстанавливаться, что там архитектура, без токарей ведь остались…
— Это правда. На Западе и в США рабочий, строящий дома, относится к элите общества. У нас же нередко на стройке работают… те, кто там работает. Что касается прошлого, вы ошибаетесь — в то время всем было очень даже «до архитектуры». Каждую новую станцию метро шли смотреть толпой, любое новое здание обсуждалось! Я родился на Покровке, двор моего детства существует до сих пор. Удивительно, к слову, это было послевоенное время, но Москва была безопасной. Сейчас на улице детей нечасто увидишь, а тогда мы в третьем-четвертом классе ходили уже и до центра, до Кузнецкого Моста и Патриарших прудов, где жили мои бабушка и дедушка. Во время прогулок я иногда просто замирал на улице, пораженный — не памятниками архитектуры, а какими-то… особыми местами. Это труднообъяснимое переживание пространства во мне сохранилось. Уверен: соприкосновение с городским пространством формирует в итоге личность не меньше, чем литература или музыка.
— Отсюда — подробнее, пожалуйста. Тем более с докладом о формировании и развитии нацпространства вы даже выступали в Совфеде…
— Было такое. Но об этом можно написать тома! Постараюсь объяснить «на пальцах». Все пространство, в котором мы живем, это проекция нашей культуры, которая существенным образом формирует и нас самих. Это пространство культуры сосуществует с природным пространством, многое от него заимствует. Понимаете, пространство страны, города и дома неразрывно связаны. Увы, общество утрачивает ощущение культурного пространства как некоего большого общего дома. Сейчас мы живем разделенно, но наше поколение жило и воспитывалось наследованным еще из культуры Ренессанса ощущением целостности мира и пространства.
И тут нет мелочей. Ваша газета, например, добилась установления доски в память о Юрии Нагибине. Это произведение прекрасного скульптора Александра Рукавишникова теперь вписано в пространство Армянского переулка, стало его частью. И это прекрасно! И в городе делается многое для того, чтобы формируемое культурное пространство было единым. Но многие вещи были утрачены и восстанавливаются с трудом. Я много размышлял об этом, поскольку сам начал строить поздно, в 1990-е, и за предыдущие годы занятий архитектурной наукой у меня было время и накопить знания, и поразмышлять обо всем. И мне повезло: я работал и был знаком с выдающимися, ярчайшими профессионалами и людьми. Воскресенский, Меерсон, Белопольский, Розанов, Давиденко, Виноградский, конструкторы Ханжи, Ливенштейн, Берклайд, отцы российского дизайна Розенблюм и Соловьев… Это все особые миры.
— А нынешнему поколению мир видится в разорванных связях, вы к этому?
— Отчасти. Скажем, идут разговоры: давайте займемся средой, публичными, общественными пространствами. Отлично! Но составляющими среды, субстанции весьма неопределенной, нельзя заниматься, не понимая, о чем речь. Так никогда не получить полноценного результата и достойного итога. Начнем с того, что в городе существуют два полюса, это жилая и коммерческая среды, живущие по разным законам. Существуют город и «негород», деревня, пригороды.
Слово «город» сегодня употребляется как-то походя, без желания разобраться в том, что это понятие в себя включает. Но речь не об этом. Сегодня, нравится нам или нет, круг возможностей, которыми располагает человек в городе и деревне, становится примерно одинаковым. И границы между городом и деревней если и не стерты, то постепенно стираются. Вот почему меня смущает выражение «городская среда». Рублевка — это что, городская среда? Нет. Может, дачная? Тоже нет. Несомненно лишь одно — то, что это среда. И чрезвычайное разнообразие различных сред очень важно. Надо, чтобы их было только больше!
Философия обитания
— Вы полагаете, что процесс стирания границ между городом и деревней идет быстро? Все же разница ощутима.
— Да, но происходящие процессы не так просты и не так линейны, как иногда кажется. Они скорее биполярны. Есть движение людей в город, практически одновременно есть и движение людей из него. Для одних и тех же людей может быть привлекательна жизнь и за городом, и в нем. Ясно, что молодые люди предпочли бы сегодня жить в центре, а многие семейные люди стремятся туда, где можно иметь свой дом.
— А бывает, что потом дома бросали, оказавшись неготовыми к такой жизни…
— Всякое бывает. Но необходимость жить в центре города, которая была обусловлена рядом очевидных преимуществ, затем компенсировалась дачами. Россия ведь по природе своей страна аграрная, сущностно связанная с землей. Советская власть всеми силами стремилась оторвать людей от земли, чтобы получить возможность манипулирования ими. Мне кажется, что жизнь в квартирах, не связанная с собственной землей, неестественна. Люди стали обитателями квартир лишь в последние полвека: сначала Советы пытались всех переселить в коммуналки, потом в собственные малометражные квартиры; ни те, ни другие, в общем, нормальным жильем не являются.
— Вы ведь не об условиях проживания говорите, а о философии жизнеустройства?
— Пожалуй. Но вы же понимаете, что такой тип жилья не может считаться семейным, постоянным, вы в нем целиком и полностью зависите непонятно от кого, от какого-то ЖКХ, и в своих правах и возможностях ограничены. Человек должен иметь собственный дом — как он имел его всегда. В мире, везде, где существует нормальный рынок жилья и выбор условий проживания, среды, образа жизни, 60–70 процентов людей имеют возможность выходить из своей двери прямо на улицу — имеют собственный кусок земли. Ваш дом может падать в цене, но земля, на которой он стоит, никогда в цене не упадет. Земля — это то, что вы можете передавать по наследству, то, что формирует семью, очаг, заставляет людей заниматься собственным домом. Уж не говорю о том, что это основа семейного капитала. Плюс ко всему, надо думать о специальных типах жилья — удобного для стариков, пенсионеров, инвалидов. Это у нас имеется, но в минимальной степени. Кроме того, нам надо было бы очень серьезно задуматься, как возродить институт соседства.
— А это так важно?
— Конечно! Институт соседства был советской властью уничтожен. Но это тот институт, который, вслед за семьей, был и должен быть основой общества. В городе особенно! За ним уже идут муниципалитеты, институты, самоуправление. Все это — та часть социальной жизни и активности, которая у нас, увы, пока отсутствует.
— Кстати, в Новой Москве в одном из поселений отмечается День соседа… А вы считаете, что уничтожение соседства — это была особая политика?
— Думаю, да, это осознанно было сделано. Тогда наличия горизонтальных связей в обществе не предполагалось, коммуны и города строились по армейскому принципу. Идеалом всего были трудовые армии, блистательно воплощенная в жизнь идея товарища Троцкого: вот — старший по подъезду, вот — старший по коммуналке, он же и стукач… Все это порушило соседство полностью. А ведь оно предполагает не просто добрые отношения, «здрасьте» и «до свидания» при встрече, а то, что вы собираетесь вместе и управляете неким общим имуществом, обеспечиваете порядок, безопасность, формируете атмосферу для себя и детей, нормальные условия для стариков.
Причем соседство всегда очерчено некими границами, оно не может возникнуть в нормальной форме в гигантских домах-муравейниках, обитатели которых невольно становятся для управляющих компаний лишь неким материалом… При советской власти сообщества человеческие возникали, конечно, по производственному признаку. Но логика мира такова, что вслед за семьей следующей ячейкой является соседство. И если мы хотим создать здоровое общество, соседства должны поддерживаться. Прекрасно, если это возрождается.
— Почему вы так уверенно говорите об этом? Есть некий исторический опыт?
— Конечно. Именно так есть в любом городе — европейском, маленьком или большом, было в русском дореволюционном. Мощнейший институт земства опирался именно на соседские сообщества. Именно малые российские города породили целую плеяду выдающихся чиновников, военачальников, инженеров, архитекторов, художников, поэтов и писателей. Они были продуктами маленьких городов, которые после земской реформы приобрели возможность саморазвития. Советской власти важно было разрушить это до основания, поскольку общество свободных людей приобретало большую самостоятельность.
— Вы полагаете, что это можно возродить?
— При желании — да. Тем более есть разные формы организации владения соседским имуществом — кондоминиумы, кооперативы… Просто при проекте домов нужно учитывать, как они будут управляться, только так можно сделать жилье социальным институтом.
По законам единства
— Вы сказали, Андрей Владимирович, что важно видеть все в единстве. Детализируем. Все — что?
— Среда, которая создается самими людьми, соседствами и муниципалитетами, — это среда жилая, в ней главный герой — житель и гражданин. Когда он не только платит за свои метры, но и озабочен тем, что происходит вне его квартиры, окружением своего жилья, он готов платить больше за увеличение качества этого окружения, будь то детские площадки, инфраструктура. На этом принципе построен и процесс саморазвития городов, который я считаю основой роста городского благополучия. Пространство и социум связаны весьма тесно. Попытка говорить отдельно о зонах жилых и отдельно об открытых или общественных пространствах или коммерческих зонах не приведут к позитивным результатам.
— Простите, уточню: коммерческие зоны — это..?
— Сущность больших городов, их уникальные отличия концентрируются в особых местах, в крупных узлах или центрах, где главным действующим лицом является уже не житель, как в зоне жилой, а посетитель, покупатель, пассажир, гость отеля, работник офиса, некий человек, который просто проходит это пространство. Если жилая среда стремится быть максимально консервативной, то в этих узлах все как раз быстро меняется и быстро обновляется. Такие узлы стараются вынести за пределы исторической части города, чтобы они не «взрывали» его, не деформировали. Коммерческая среда тяготеет по расположению к трассам, федеральным и местным, аэропортам. А структурной основой таких узлов становятся пешеходные пространства с пассажами, конкорсами, атриумами. Для Москвы, я уверен, создание подобных узлов необходимо.
— У нас примеров таких узлов нет?
— Пока нет. «Москва-Сити» создавался вне транспортного узла, и сегодня его приходится строить ценой больших усилий. Гораздо понятнее, скажем, история Гранд Централа в Нью-Йорке: там с вокзала вы можете попасть в 30–40 разных небоскребов. Нечто подобное мы сейчас пытаемся сделать в центре Москвы, и это замечательно! Удобные пешеходные связи — то, что сегодня делается в столице, — огромное благо, которое необходимо поддерживать и развивать.
Самое время вспомнить о знаменитых московских пассажах начала века, ГУМе или Верхних торговых рядах, необходимых в условиях сложного московского климата. Закрывающиеся на ночь, московские пассажи должны снова стать частью сети городских улиц, а сами улицы — приобрести характер пассажей, охватывающих и объединяющих первые этажи, подвалы и пустоты города. Интересен в этом смысле опыт Монреаля и Сингапура, где непрерывная сеть пешеходных путей обеспечивает вместе с доступностью и высокую капитализацию каждого участка делового или исторического центра.
— Так запускается механизм саморазвития?
— В общем, да. Нам трудно это осознать, но на самом деле не все большие города становятся глобальными центрами. И не все глобальные центры становятся столицами. Франкфурт, Сидней — не столицы, но приобрели свою репутацию, пережив кризис и встав на путь саморазвития. Ведь что это такое? Это ситуация, когда создаваемые городом пространства становятся привлекательными для бизнеса, когда город выигрывает в конкуренции, когда вновь пришедшие на эти пространства жители и привлеченные капиталы обеспечивают налоговые поступления. Это сам себя развивающий механизм, при запуске которого возникают в результате Лондон или Париж.
— А как, по-вашему, грамотно решается болезненный для крупных городов транспортный вопрос?
— В городе должно быть две системы, связанных и разделенных: это система магистралей и система улиц. Если у вас шестиполосная магистраль, вы не должны натыкаться через каждые 500 метров на бессветофорный пешеходный переход. Система парадных магистралей Москвы была создана по генплану 1935 года. Это и не улицы, и не магистрали. В отличие от ряда западных городов-лидеров Москва не прошла через период обновления 1960–1970-х годов. И нам предстоит завершить эту непростую работу, в процессе которой мы, возможно, откроем и освоим огромный потенциал, заключенный в использовании пространства под и над железными дорогами и магистралями.
— Но есть ли для этого возможности?
— Да, при системном подходе к градоустройству. Вот, скажем, Подмосковье — отличное место для того, чтобы показать, каким должен быть грамотно сформированный пригород. А Новая Москва дает возможность сделать нечто подобное тому, что было сделано в Париже с Дефансом: моноцентричной столице Франции вынос Дефанса за пределы исторического центра дал очень многое. Мы обязаны чувствовать, понимать и любить реальный город. Увы, СССР последовательно брался за осуществление трех утопических моделей, гарантирующих всеобщее счастье. В первые пятилетки создавали дома-коммуны, сталинская эпоха оставила пафосные ансамбли жилых домов, а хрущевский период отмечен типовыми застройками. У каждого периода была своя утопия, а утопия в какой-то момент начинает казаться исчерпанной, порождая рефлекторные и критические реакции.
Уже в 1960–1970-е годы в Советском Союзе возникло вполне определенное понимание города как некоторой реальности. Скажу однозначно: генплан 1971 года не уступал по обдуманности генпланам европейским. То есть еще полвека назад планировалось создание эффективных скоростных магистралей, разделение города зелеными клиньями на своего рода малые города, развитие новых крупных общественных центров на транспортных узлах. Ко многому из разработанного тогда можно и вернуться. Системный подход к архитектуре — ключ к успеху, есть возможности для него, есть где его применить и опробовать. Так что все реально.
Топ-7 проектов
Самые известные работы А. Бокова
— Музей В.В. Маяковского
— Литературный музей А.С. Пушкина
— Ледовый дворец «Мегаспорт»
— Стадион ЦСКА
— Музей космонавтики
— Комплекс жилых зданий на Ходынском поле
— Елоховский Пассаж
Справка
Андрей Боков — доктор архитектуры, вице-президент Международной академии архитектуры, президент Московского отделения Международной академии архитектуры, академик Российской академии архитектуры и строительных наук, членкор Российской академии художеств, народный архитектор РФ.
